Божьи дела - Семен Злотников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Широко и счастливо улыбается.
Мы были детьми…
Эта жизнь нам казалась раем…
Молчит. Внезапно кричит.
Не было у нас с нею рая, не было!
Сама же вчера мне кричала, что не было!
Ни зеленого сада, ни синего неба, ни Адама, ни Евы – оказывается, ничего!
А был только страшный остров Сахалин, куда их, несчастных, сослали, был наш забытый богом рыбацкий поселок с дурацким названием Эдемка, и были они, отец, мать и дочь Абдурахмановы, обиженные и бесправные – все!
А вся наша с нею любовь, и вся наша дальнейшая жизнь, и пятеро наших детей – оказалось, ломаная копейка!
Это просто она меня так благодарила!
За то, что спасли их семью от верной гибели, пустили к себе, отогрели и дали хлеб!
Молчит. Почему-то загадочно вдруг усмехается.
А с другой стороны, понимаю, каково это было – Абдурахмановым родниться с необрезанным…
Теперь-то, конечно, мне ясно, почему опустили глаза и молчали тетя Абидат и дядя Абдумуслим – да пребудут они в мире! – когда я пришел свататься к Зубейрижат…
Их любимое чадо, их единственная дочь ходила на пятом месяце, но они не сказали мне «да»…
Не сказали мне «да», не сказали мне – «нет»… молчали, молчали, молчали!..
Горестно качает головой.
Короче, пока я не верил в Аллаха и был не пойми кем, я так думал, что все у нас, как у людей: дом, работа, дети, внуки…
И с женой мы – как будто бы! – ладили и понимали друг друга, пока я однажды…
Переводит дух.
Иду я по улице мимо мечети… вдруг слышу, как будто меня кто позвал…
С надеждой смотрит наверх.
Ты позвал меня, да?
Тишина.
Ну позвали – я вхожу… и встречает меня человек… как родного встречает… кричит со слезами: «Ассалям алейкум! Ассалям алейкум!»
И как тебя называть, кричит, добрый человек?
Степаном, кричу, меня называть, добрый человек!
А хочешь, Степан, он кричит, будешь Сиражутдином?
Хочу! – я кричу.
Ашхаду Алла илаха иллалаху ва ашхаду анна Мухаммадан расулуллах!
Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и что Мухаммад посланник Аллаха!
Только на мгновение переводит дух.
Ну вот… так, короче, я сделался Сиражутдином!
Мой второй сын Федул – он теперь, слава Богу, Абдулгафур! – тоже послушался меня.
А старший Иван – до сих пор не обрезан!
И три его младшие сестры живут дрянью!
Но главное, что меня убивает, – Зубейрижат!
Не желает покаяться. Что же мне делать?
С необрезанным жизнь прожила – страшный грех!
Мерзость, грязь, истребление души!
Он мог не знать – а она?
Он – то есть я, когда был необрезанным, – он мог не знать, а она?.. Зубейрижат, дочь Абдумуслима, сына Абдул-Керима, обязана знать?
Не обязана?
Взволнованно ходит из стороны в сторону.
Я знаю, я знаю, что знала и все понимала – и все…
Все равно, несмотря на запрет нашей веры, бегала голой по острову – я это помню, как будто вчера!..
И пошла, погубила себя, но пошла!..
За необрезанного пошла – ведь пошла, ведь пошла!..
Уже даже не ходит – бегает.
О-о, да подумаешь, благодарность!
Могла ему прямо сказать: спасибо вам, человек хороший, за то, что вы такой хороший, и – до свидания!
Знай свое место, знай!
А не идти к нему в жены, плодиться, как будто крольчиха, губить свою вечную душу!
Еще говорит, я ревную к нему!
Степану ее, говорит, не гожусь даже в подметки!
Он, говорит, был прекрасным, как Бог, а ты, говорит, – Сиражутдин!..
Старый ишак, говорит, Сиражутдин!..
Она хочет мне боли, она меня сильно злит…
Она, понимаешь, она, понимаешь, она…
Заметно, что обида рвет ему душу.
Я не стану жить с дрянью, не стану!
Пока не услышит, пока не очистится – дрянь, дрянь! – я не стану! Не стану, не стану я, правда же, я не могу!
Не могу не могу, помоги мне, о Сущий!
Я люблю ее, о, я не стану, люблю, помоги!..
Убегает.
Из вечной вязкой тишины долетают робкие всхлипы и причитания. Постепенно они складываются в слова, обретают смысл.
Я так обижена, Господи… Меня так обидели, Господи…
Промокает платочком слезы.
Смотри, я в той жизни имела трех…
Ну, считались мужьями…
Я любила, ласкала и холила их, как могла…
А чего не могла…
Да, и тоже меня все бросали…
Бросали и как бы…
Ну, то есть бросали…
Но, честное слово, – я так не обижалась.
Ну так, чтобы очень обидеться…
Ужасно обидеться…
До смерти…
Всхлипывает.
Потому что умела каким-то удивительным способом проглотить обиду и дальше идти…
Оставались какие-то силы…
Чтобы жить еще дальше зачем-то – понимаешь?..
Всхлипывает.
И я никого – можешь верить – ни разу и никого не проклинала.
Мне бывало, конечно, обидно и больно, но я себе говорила: в сущности, если подумать, никто никому ничем не обязан…
Никто не обязан – и все…
И нужно терпеть.
Терпеть, образно говоря, и терпеть…
В общем, так…
Плачет.
Вот так я и знала, что буду реветь…
Слезами ему не поможешь…
Он помирает, мне жалко…
Внезапно как будто пугается чего-то, рот прикрывает руками, подозрительно озирается по сторонам.
Ой, прости…
Я представила – вдруг нас услышат…