Чистая правда - Дэвид Бальдаччи

– Я помню этого старого пса так, будто все было только вчера.

Джон поднял голову и обнаружил, что Ида Герман стоит по другую сторону ограды и смотрит на него. Он смутился и поднялся на ноги.

– С тех пор прошло очень много времени, миссис Герман.

От Иды постоянно пахло мясом и луком, как и у нее дома. Она овдовела тридцать лет назад, и сейчас ее тело усохло и стало каким-то коротеньким, да и двигалась она очень медленно. Длинный халат прикрывал распухшие колени и ноги в старческих пятнах, но, несмотря на то, что ей уже исполнилось девяносто, старушка сохранила ясный ум и острый язык.

– Для меня теперь все было давно. А для тебя – нет. Пока нет. Как мама?

– Держится.

– Я собиралась навестить ее в ближайшее время, но мое старое тело не желает шевелиться, как раньше.

– Я уверен, она была бы вам рада.

– Твой отец недавно уехал. Кажется, Американский легион или Организация ветеранов иностранных войн…

– Хорошо. Я рад, что он выходит из дома, и очень благодарен вам за то, что вы его поддерживаете.

– Одному быть плохо. Я пережила троих детей. Для родителей самое тяжелое испытание в мире – хоронить своих малышей. Это противоестественно. Как дела у Майка? Что-то я давно его не видела.

– Он очень занят.

– Кто бы мог предположить, что малыш с пухлыми щечками и вьющимися волосами добьется такого успеха… Скажу тебе, это просто поразительно.

– Он это заслужил.

Джон замер на мгновение, сообразив, что слова будто сами собой сорвались с его языка. Но Майк действительно это заслужил.

– Вы оба.

– Думаю, Майк забрался повыше меня.

– Ну конечно… Даже не смей думать так. Твой папаша хвастается про тебя примерно на милю в минуту. Конечно, про Майка он тоже говорит, но для него ты – король горы.

– Они с мамой правильно нас воспитывали. И жертвовали всем, чтобы нам было хорошо. Не забывайте об этом.

«Может, Майк все забыл, но я нет», – сказал себе Джон.

– Знаешь что, перед Майком было три примера, три человека, на которых он равнялся. – Когда Джон удивленно на нее посмотрел, она добавила: – Он боготворил землю, по которой ты ходил.

– Люди меняются.

– Ты действительно так думаешь?

На землю упали несколько капель дождя, и Джон сказал:

– Вам лучше вернуться домой, миссис Герман; похоже, скоро начнется ливень.

– Знаешь, ты можешь называть меня Ида, если хочешь.

– Некоторые вещи никогда не меняются, миссис Герман, – улыбнувшись, ответил Джон.

Он наблюдал за ней, пока она не вошла в дом, – сейчас здесь было уже не так безопасно, как раньше. Они с отцом установили засовы на ее дверях, замки на окнах и глазок на входной двери. Старики часто становились жертвами самых разных преступлений.

Джон еще раз взглянул на могилу Бо, и перед глазами у него появился образ брата, плачущего над собакой, который запечатлелся там навсегда.

– Как твои дела, мама? – Майкл прикоснулся к лицу матери.

Было раннее утро, и Глэдис Фиске находилась в плохом настроении. Она помрачнела и отшатнулась от сына. Он мгновение смотрел на нее погрустневшими глазами – и увидел открытую враждебность в ее взгляде.

– Я тебе кое-что принес.

Майкл достал из пакета, который держал в руке, коробку в подарочной упаковке. Когда мать даже не пошевелилась, чтобы ее взять, он сам открыл коробку и показал Глэдис блузку ее любимого лавандового цвета. Затем протянул ей подарок, но она не собиралась его брать. Так происходило всякий раз, когда Майкл приезжал ее навестить. Она редко с ним разговаривала, всегда была в мрачном настроении и вообще не желала принимать подарки. Он множество раз пытался втянуть ее в разговор, но Глэдис, как правило, молчала.

Майкл откинулся на спинку стула и вздохнул. Он рассказал отцу о том, что мать категорически отказывается иметь с ним что-то общее, но его старик не мог ничего с этим поделать. Сейчас никому было не дано управлять тем, с кем Глэдис вела себя доброжелательно, а с кем нет. Майкл стал реже приезжать, попробовал поговорить с братом, но Джон не пожелал это обсуждать. Майкл знал, что их мать ведет себя с Джоном совсем иначе. Для нее он был золотым мальчиком. Майкла Фиске могли избрать президентом Соединенных Штатов или дать ему Нобелевскую премию, но в глазах матери он будет продолжать оставаться вторым после брата. Майкл оставил блузку на столе, быстро поцеловал мать и ушел.

Выйдя из дома престарелых, он обнаружил, что пошел дождь, запахнул поплотнее плащ и поспешил к машине. Впереди его ждала очень долгая дорога. Визит к матери стал не единственной причиной, по которой Майкл поехал на юг, и сейчас он направлялся в Юго-Западную Вирджинию, в Форт-Джексон, чтобы встретиться с Руфусом Хармсом. Несколько мгновений Майкл колебался, раздумывая, не заехать ли ему к брату, поскольку Джон так и не перезвонил. Впрочем, его это не удивило. Однако путешествие, в которое он собирался отправиться, было довольно рискованным, и Майкл не возражал бы против совета и, возможно, присутствия брата. Но потом он покачал головой, сказав себе, что Джон Фиске – очень занятой адвокат, и ему некогда носиться по округу в погоне за дикими теориями своего младшего брата. Майкл решил, что должен все сделать сам.

* * *

Элизабет Найт как всегда поднялась рано, сделала на полу несколько упражнений на растяжку, затем отправилась на беговую дорожку, стоявшую в свободной спальне их с сенатором Джорданом Найтом дома в Уотергейте. Затем приняла душ, оделась, приготовила кофе и тосты и стала просматривать стенограммы, чтобы подготовиться к прениям на следующей неделе. Поскольку была пятница, судьи потратят часть дня на заседание, где проголосуют по делам, которые уже слушали. Рэмси проводил их по жесткому расписанию, и, к сожалению для Элизабет, дебатов на таких встречах почти не было. Рэмси суммировал основные детали каждого дела, устно высказывал свое мнение и ждал, когда остальные последуют его примеру. Если верховный судья оказывался в большинстве – как в основном и бывало, – он подводил итог. В противном случае это делал самый старший член суда среди большинства, обычно Мёрфи – будучи идеологическими противниками, они с Рэмси редко голосовали одинаково.

Допивая кофе, Элизабет вдруг вспомнила свои первые три года в Верховном суде. На самом деле она будто попала в настоящий водоворот. Из-за половой принадлежности Элизабет Найт автоматически считали не только защитницей прав слабого пола, но и всех идей, которые обычно поддерживает большинство женщин. Найт знала, что никто не считал подобные взгляды стереотипом, хотя они как раз являлись явной формой узкого мышления. Она была судьей, а не политиком, и изучала каждое дело отдельно, как и во времена своей работы судьей первой инстанции.

И, тем не менее, даже ей пришлось признать, что Верховный суд отличается от всех остальных. Его решения имели огромное значение и далеко идущие последствия; часто судьям приходилось выходить за рамки дела, которое они рассматривали, чтобы понять, какое влияние на остальной мир окажет их решение. И это стало для Найт самым трудным.