Рождество под кипарисами - Лейла Слимани

– Ну что, детки, вы хорошо себя вели? – спросил он замогильным голосом. Селим побледнел, прижался к матери, протянул к ней руки и разревелся.

– Я его боюсь, – завопил он, – я его боюсь!

Аиша получила тряпичную куклу, которую Матильда смастерила сама. Волосы она сделала из коричневой шерсти: намочила нитки, пропитала маслом и заплела в косички. Туловище и голова были сшиты из старой наволочки, на лице Матильда вышила асимметричные глаза и улыбающийся рот. Аиша полюбила эту куклу, которую мать заботливо надушила своими духами. Еще Аише достались головоломка, книги и пакетик конфет. Селим получил машинку с большой кнопкой на крыше: если ее нажать, она загоралась и испускала пронзительный звук. Жене Амин подарил розовые бабуши. Он со смущенной улыбкой протянул ей пакет, а Матильда, разорвав бумагу, прикусила губу, боясь расплакаться. Она не знала отчего: то ли из-за того, что эти тапки выглядели просто ужасно, то ли оттого, что они явно были ей малы, то ли из-за вопиющей банальности подарка, от которой на нее навалилась злая тоска. Она поблагодарила, потом закрылась в ванной, схватила тапочки и стала колотить себя подошвами по лбу. Она хотела наказать себя за то, что была так глупа, что слишком многого ждала от этого праздника, смысла которого Амин не понимал. Она ненавидела себя за то, что не бросила эту затею, за то, что не способна к самоотречению, как ее свекровь, за то, что так пустоголова и легкомысленна. Ей захотелось отменить ужин, завернуться в одеяло и переждать, пока настанет завтра. Теперь все это представление показалось ей нелепым. Она приказала Тамо облачиться в черное с белым, наподобие костюма субретки из дешевой бульварной комедии. Она устала до изнеможения, готовя рождественское угощение, а теперь у нее вызывала приступ тошноты даже мысль о том, что придется есть эту индейку, которую она с таким трудом фаршировала, засовывая руки в бездонное брюхо, тратя последние силы на незаметный, неблагодарный труд. Она шла к столу, словно к эшафоту, широко раскрыв глаза, чтобы не позволить слезам вылиться наружу и чтобы Амину казалось, будто она счастлива.

В январе 1954 года стояли такие холода, что замерзли кусты миндаля и на пороге кухни передох целый выводок котят. Сестры в пансионе сделали исключение из привычных правил и теперь на целый день оставляли в классной комнате растопленные печки. Девочки помладше во время уроков сидели в пальто, некоторые носили под одеждой две пары рейтуз. Аиша начала привыкать к однообразию школьной жизни и скрупулезно записывать все свои радости и печали в дневник, подаренный сестрой Мари-Соланж.

Аише не нравились:

одноклассницы, холод в коридорах, еда на обед, слишком длинные уроки, бородавки на лице сестры Мари-Сесиль.

Ей нравились:

тишина и покой в часовне, музыка, когда им иногда по утрам играли на пианино, уроки физкультуры, потому что она бегала быстрее всех и залезала по канату наверх, в то время как ее одноклассницам с трудом удавалось на нем повиснуть.

Она не любила конец дня, потому что ее клонило в сон, и утро, потому что всегда опаздывала на занятия. Она любила, чтобы были правила и чтобы их уважали.

Когда сестра Мари-Соланж хвалила ее работу, Аиша краснела. Во время молитвы она держалась за ледяную шершавую руку монахини. Ее сердце переполняла радость, когда она видела лицо молодой женщины с непривлекательными, но правильными чертами и кожей, испорченной холодной водой и скверным мылом. Казалось, что сестра целыми часами трет щеки и веки, потому что кожа ее стала полупрозрачной, а веснушки, наверное когда-то придававшие ей очарование, теперь почти стерлись. Вероятно, она прилагала огромные усилия, чтобы уничтожить в себе любую искорку, любой признак женственности и внешней красоты, а значит, малейшей опасности для себя. Аиша никогда не думала, что ее учительница – женщина, что под длинной рясой скрыто живое трепетное тело, такое же, как у ее матери, которая может кричать, испытывать наслаждение, плакать. С сестрой Мари-Соланж Аиша покидала земной мир. Она оставляла позади людскую мелочность и уродство и парила в небесных сферах вместе с Иисусом и апостолами.

Школьницы резко захлопнули учебники, как будто все вместе зааплодировали в конце спектакля. Девочки принялись болтать, сестра Мари-Соланж призвала к тишине, но это не помогло.

– Встаньте в ряд, барышни. Соблюдайте дисциплину, иначе никто никуда не пойдет, – приказала она.

Аиша положила голову на локоть и погрузилась в созерцание двора. Она попыталась рассмотреть, что там вдалеке, дальше дерева, растерявшего все листья, дальше стены, огораживающей двор, дальше, чем будка Браима, где ему разрешалось посидеть по время холодов. Аиша не хотела никуда идти, не хотела давать руку девочке, которая наверняка украдкой вонзит ногти ей в ладонь и будет смеяться. Она ненавидела город, и при мысли, что придется идти по нему в окружении стаи чужих ей девчонок, она тревожилась.

Сестра Мари-Соланж коснулась ладонью спины Аиши и сообщила, что они пойдут вместе впереди и поведут за собой весь остальной класс и ей не о чем беспокоиться. Аиша встала, протерла глаза и надела сшитое матерью пальто, которое немного жало ей в подмышках, и оттого ее походка была неестественно скованной.

Девочки собрались перед школьной оградой. Чувствовалось, что маленький легион, несмотря на все старания вести себя спокойно, пребывает в состоянии нервного возбуждения и в любой момент готов взбунтоваться. Нынче утром во время урока никто не слушал сестру Мари-Соланж. Никто не понял, что в речах монахини содержится предупреждение.

– Бог, – сказала она своим ломким голосом, – любит всех своих детей. Не существует ни низших рас, ни высших. Знайте, что все представители рода человеческого, какими бы разными они ни были, равны перед Господом.

Аиша тоже не поняла, что хотела сказать сестра, но слова монахини произвели на нее сильное впечатление. Она запомнила урок: Бог любит только мужчин и детей. Она убедила себя в том, что в этот круг вселенской любви женщины не допущены, и теперь ее беспокоило, что когда-нибудь она станет одной из них. Эта предопределенность показалась ей убийственно жестокой, она стала размышлять о Еве и Адаме, изгнанных из рая. Когда из нее, Аиши, в конце концов вылупится женщина, ей предстоит лишиться божественной любви и постараться это пережить.

– Барышни, пойдемте! – приказала сестра Мари-Соланж и, взмахнув рукой, пригласила детей следовать за ней к автобусу, ожидавшему их на улице.

Во время поездки она провела урок истории.

– Эта страна, – объясняла она, – страна, которую мы так любим, имеет тысячелетнюю историю. Барышни, оглянитесь вокруг, этот водоем, эти крепостные стены, эти ворота – творения славной цивилизации. Я уже рассказывала вам о султане Мулае Исмаиле, современнике нашего «короля-солнца». Запомните его имя.

Девочки захихикали, потому что монахиня произнесла имя местного правителя с заметным гортанным акцентом, показав, что она знает арабский язык. Но никто не стал ничего комментировать, поскольку все помнили, как разгневалась монахиня, когда Жинетта однажды спросила: «Мы что, теперь будем учиться говорить по-крысиному[13]?» Девочки могли бы поклясться, что сестра с трудом удержалась, чтобы не дать ученице пощечину. Потом, наверное, подумала, что Жинетте всего шесть лет и что это испытание ее терпения и педагогических способностей. Однажды вечером сестра Мари-Соланж сделала признание директрисе, и та, слушая ее, облизывала губы шершавым языком и отдирала краешками зубов кусочки кожи. Сестра Мари-Соланж рассказала, что у нее было видение, да, на нее низошло озарение, когда она гуляла в Азру, под кедрами на берегу реки. Глядя, как мимо проходят женщины в накинутых на голову цветных шалях, несущие на спине детей, мужчины, которые опираются на посох и сопровождают свои семьи и стада, она увидела Иакова, Сару и Соломона. Эта страна, воскликнула она, демонстрирует картины бедности и смирения, достойные гравюр к Ветхому Завету.