Одной крови - Роман Супер

— Завтра поныряем к рыбкам.

— Передай, пожалуйста, содовую.

Без маски, без акваланга, едва умея по-собачьи барахтаться, мы с женой нырнули в Интернет. Советы больших рыб — врачей и псевдоврачей; стайки маленьких рыбешек — сомнительных целителей, проповедников альтернативного лечения; трясина — форумы встревоженных онкобольных, научные тексты, как бы научные тексты, часто задаваемые вопросы; илистая мель — нетрадиционная медицина, личный опыт. И сплошные подводные камни.

На кухне темно, свистит чайник, два сосредоточенных лица освещены компьютерным монитором. Мы читаем все, что хоть как-то связано с Юлиным диагнозом. И к двум часам ночи задыхаемся от полученной информации, которая только сбивает с толку, противоречит себе, внушает надежду, но потом снова печалит и расстраивает, приводит к совершенно ненужным сейчас размышлениям.

Наткнулись на список погибших от лимфомы знаменитых людей. С каждой фамилией Юля все сильнее прижимается ко мне: футболист Гарет Аблетт, актер Дон Адамс, лидер группы Ramones Джоуи Рамон, режиссер Энтони Асквит, актер Дэниел Мэсси, сценарист и режиссер Вадим Роже, модель Энди Уитфилд, режиссер Иван Дыховичный, гитарист The Velvet Underground Стерлинг Моррисон, педагог и писатель Дейл Карнеги, археолог Говард Картер, режиссер Луи Маль, виолончелист Стивен Кейтс, актер Дик Пауэлл, пианистка Роза Тамаркина, актер Кэн Такакура, композитор Питер Либерсон, режиссер Сидни Люмет, премьер-министр Израиля Голда Меир, актер Стив Ривз, режиссер Сидни Джордж, блюзмен Джуниор Уэллс, актер Пол Эддингтон, первая леди США Жаклин Кеннеди и многие-многие другие, сотня — если не больше — хорошо и не очень хорошо известных фамилий:

— Ну уж если премьер-министр Израиля умерла, то мне точно конец…

— Дурочка, посмотри, в каком веке она умерла, в каком году она умерла! Это же очень важная деталь.

— В 1974 году.

— Вот, обрати внимание, что большинство людей умерли в середине прошлого века. И вспомни, что нам доктора говорили: лимфомы сейчас хорошо лечат. Это в сороковые, пятидесятые, шестидесятые годы лимфома была смертным приговором. Теперь-то — нет. И сейчас Голда Меир наверняка бы вылечилась.

Мы, не останавливаясь, двигались дальше, заплыли за буйки, пытаясь вникнуть в детали болезни. И чем дальше от буйков, тем больше понимали — не нужно это читать. Эту мысль нам сто раз вложат в голову все врачи, которых мы встретим: не нужно это читать, не нужно это читать, не нужно это читать. Информация — спасает; слухи и сплетни — наоборот, порождают страх, а значит, съедают душу. Если что и нужно изучать в таких случаях, то исключительно научную медицинскую литературу, написанную, желательно, на английском языке, потому что многие русскоязычные статьи часто являются набором домыслов и слухов, а не научными текстами. Но еще лучше не читать вообще ничего: информация об онкологии устаревает с невероятной скоростью. Лучше потратить время на поиск реального специалиста, который не вызовет у пациента сомнений и который на какое-то время — возможно, на довольно продолжительное — станет членом семьи и лучшим другом больного.

Но мы, как и все, этого не понимали. Искушение нырнуть в Интернет было слишком большим. В ближайшие недели мы перелопатим миллион онкологических сайтов, девятьсот тысяч из которых хорошо бы запретить Роскомнадзором, который обычно запрещает не то, что нужно. В надежде как-то себя успокоить, в поисках ответов на вопросы мы перечитаем попавшие под руку дурацкие книги о раке, написанные шарлатанами. Но спокойнее нам не становилось, а вопросов все равно возникало все больше и больше. Чуть позже методом проб и ошибок мы найдем ту самую книгу, которую, как Библию, не выпустим из рук следующие пять месяцев. Книгу, которую в самые сложные моменты будем использовать как анестезию и антидепрессант.

А пока — мы захлебываемся в этом море страшной информационной чепухи. Чепуха эта в конечном итоге сводилась к грустному факту: многие люди в России, в том числе и из медицинской отрасли, относятся к раку не как к заболеванию, которое нужно лечить, а как к хвори, которую нужно исцелять.

Рак в общественном сознании россиян — до сих пор не столько заболевание, сколько страшное явление, отягощенное социальными и культурными смыслами. Больные тратят силы и время на черт знает что: им мало того, что они заболели, им важно знать, чем они навлекли на себя болезнь. Что они сделал не так? За что с ними это произошло? Иначе выходит как-то обидно и слишком просто: просто болеть смертельно опасной болезнью.

В эти поиски смыслов грубо, не снимая грязной обуви, вмешивается общество со своими мнениями и оценками. Да у него рак! Какой кошмар! Сколько ему осталось жить? Всего год! Рак чего у него? Ну конечно, с таким образом жизни не мудрено! Это заразно? Ну слава богу! Люди и сейчас — в двадцать первом веке — продолжают множить страхи и невежество, как делали это наши предки в Средние века и ранее. Как считали, например, невинную подагру дефектом личности. Как считали, например, туберкулез следствием слабохарактерности. А эпидемии и голод — вмешательством негодующих богов, наказанием за грехи. Невежество подпитывает страх, страх, в свою очередь, подпитывает негативные суждения о человеке, которому не повезло заболеть раком. Тратя время на поиски смысла, мы намного легче принимаем вредоносные и негативные толкования. Они начинают к нам липнуть, они начинают сводить нас с ума. Но тратя время на поиски подлинных научных обоснований болезни, мы избавляемся от мифов, способных помешать нам выжить.

Для России эта болезнь, как Вторая мировая: она затронула каждую без исключения семью. Но наше общество все равно мало что знает о болезни, боится ее, придумывает вокруг нее всякие глупости и предубеждения, живет по принципу «меньше знаешь, лучше спишь». Тогда как международные медицинские организации кричат изо всех сил: на нашей планете рак в скором времени ожидает каждого третьего жителя. В этой связи за первые несколько лет нового века европейские страны потратили на разработку и пропаганду сверхранней диагностики рака больше двух триллионов долларов. Врачам и ученым помогают деньгами государства и большие профильные корпорации. В России на этом фоне из-за прекращения финансирования закрывается национальная онкологическая госпрограмма, по которой каждый год должно было обновляться оборудование врачей, закупаться лекарства для больных, развиваться наука. Притом, что в нашей стране ежегодно заболевают раком пятьсот тысяч человек. И цифра эта будет только расти — каждый день, месяц и год.

Мы листаем страницы. И каждая статья делает нас не сильнее, а превращает в прозрачных безмозглых медуз. Во время чтения прогнозов по выживаемости мы просто распадаемся на атомы. Ведь за этими цифрами реальные люди — такие же, как моя жена. Пишут, что при ранней диагностике выживаемость высокая; исключения — лимфомы, резистентные к лечению. Поздние стадии — выживаемость гораздо ниже. Мы как раз где-то посередине.

С какой стороны статистики окажется Юля? В каком столбике? Чего нам ждать? К чему готовиться самим? К чему готовить родителей? К чему готовить сына? Мы хотим знать это немедленно. Сейчас же! Нет, мы не хотим ничего знать. Мы не хотим быть статистикой. Мы хотим скорее попасть в больницу и начать лечиться. Мы хотим разобраться с клетками-ублюдками.