Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

в это время все царские дети лежали больные корью, а события развивались с такой быстротой, что просто не хватило времени, чтобы, убедившись в безысходности положения, привести немедленно в исполнение эту меру, рискуя при этом здоровьем детей.

В этот критический час злой рок тяготел над Государем: больные дети вдали в объятиях революции и тяжело больной генерал Алексеев в Ставке; и нельзя поставить ему в вину, что общечеловеческое чувство неудержимо повлекло его к находящейся в такой страшной опасности семье»[1983].

Не столь важно, уговаривал ли Алексеев Николая II остаться в Ставке. Совершенно не исключено, что, послушай его император, Алексеев мог бы в дополнение к своей — и без того очень большой — роли сыграть также и ту, которую исполнит генерал Рузский в Пскове: уговорить отречься. Более существенным вечером 27 февраля было то, что основные усилия начальник штаба обращал на убеждение Николая II даровать ответственное правительство, что в конкретных условия того дня означало признание правительством Временного комитета Государственной думы. То есть признание результатов переворота.

Только ли из-за семьи Николай ускорил свой отъезд? Как мы видели, еще во время разговора великого князя с Алексеевым — а по времени отправки телеграмм он закончился в районе половины двенадцатого — шла речь об отъезде императора из Могилева в середине следующего дня. Неожиданно Николай II отдает приказ готовить поезда к немедленному отъезду. Произошло это сразу после его встречи с Алексеевым и, вероятнее всего, под ее влиянием. Из телеграмм брата и главы правительства император мог сделать вывод лишь о том, что в Петрограде ему не на кого опереться и ситуация куда хуже, чем он предполагал. Из разговора с Алексеевым он мог сделать вывод о ненадежности руководителей Ставки и опасности для него оставаться в Могилеве, куда его невесть зачем в самый неподходящий момент пригласил тот же начальник штаба. Отправив войска под командованием генерала Иванова и выехав сам, Николай, скорее всего, надеялся встретиться с ними в Царском Селе и оттуда попытаться руководить операцией по восстановлению порядка в столице. Для такой операции ему совершенно не нужно было, чтобы там находилось какое-то альтернативное, к тому же получившее его собственное благословение оппозиционное правительство, за создание которого ратовал Алексеев. В 23.25 Николай продиктовал ответ на телеграмму Голицына с просьбой об отставке кабинета: «О главном начальнике для Петрограда мною дано повеление начальнику моего штаба с указанием немедленно прибыть в столицу. То же относительно войск. Лично вам предоставляю все необходимые права по гражданскому управлению. Относительно перемены в личном составе при данных обстоятельствах считаю их недопустимыми»[1984].

Николай II ехал к своим войскам — на передовую. Он же помнил, как восторженно его всегда принимали на передовой.

И конечно, он ехал домой, к семье, которая сейчас оказывалась на передовой, была самым желанным призом для революционеров.

Конечно, император жадно ловил известия из Царского. Как вспоминал Мордвинов, во время вечернего чая, который накрыли, как всегда, в 10 вечера, в столовую вошли Фредерикс и Воейков. «Фредерикс приблизился к Государю и попросил разрешения доложить о чем-то срочном, полученном из Царского Села, — вспоминал Мордвинов. — Его Величество встал и вышел вместе с ним и Воейковым в соседнее зало, где доклад и переговоры продолжались довольно долго. Государь затем вернулся к нам один, он был, видимо, очень озабочен и вскоре удалился в свой кабинет, не сказав нам ни слова»[1985]. О содержании разговора министра императорского двора и дворцового коменданта с Николаем поведал Воейков. «В понедельник вечером по поручению Ее Величества ко мне позвонил (речь шла о телеграфном запросе — В. Н.) из Царского Села обер-гофмаршал граф Бенкендорф, передавший, что Государыня очень беспокоится за детей ввиду всего происходящего в столице и предлагает выехать с детьми навстречу Его Величеству. Кроме того, граф Бенкендорф мне сообщил, что основанием беспокойства Ее Величества явились сведения, полученные от военного министра генерала Беляева, так как ни с кем другим из членов правительства в данное время войти в контакт нельзя. По словам генерала Беляева, волнения в Петрограде настолько разрослись, что нужно опасаться движения революционной толпы из Петрограда в Царское Село… Когда я доложил Его Величеству содержание разговора с графом Бенкендорфом, Государь сказал: «Ни в коем случае… Больных детей вывозить поездом… ни за что»… Затем Государь добавил: «Передайте Бенкендорфу, чтобы он доложил Ее Величеству, что ввиду создавшегося положения я сам решил сейчас ехать в Царское Село, и сделайте распоряжения для отъезда»[1986].

Информация о том, кто и какие делал распоряжения и принимал решения по поводу возможного отъезда императорской семьи из Царского Села, запутанна. Граф Бенкендорф дает версию, почти полностью противоположную той, которую предложил Воейков. По словам Бенкендорфа, он предложил дворцовому коменданту «просить Императора отдать распоряжение об отъезде Императрицы и находящихся с нею детей, больных корью. В ответ Император распорядился, чтобы поезд был готов». Однако просил при этом не беспокоить Александру Федоровну до утра. Утром же следующего дня она приняла Бенкендорфа и Гротена и сказала, «что она ни в коем случае не согласна уезжать, не дождавшись Императора»[1987]. Баронесса Буксгевден подтверждает скорее версию о том, что против «эвакуации» из Царского возражала именно Александра. Фрейлина утверждала, что «вопрос о необходимости отъезда Императрицы из Царского Села обсуждался графом Бенкендорфом и полковником Гротеном», которые «так и не пришли ни к какому решению, поскольку им было известно, что сама Императрица не желает уезжать, а от Императора не поступало на этот счет никаких указаний». Самой же Буксгевден она сказала, «что отъезд был бы «похож на бегство», к тому же она опасалась перевозить своих детей, пока те находились в таком тяжелом состоянии»[1988].

Полагаю, императрица действительно 27 февраля не собиралась покидать Царское. По воспоминаниям очевидцев, в ней боролись отчаяние и надежда, но не было паники и ощущения конца. С фрейлиной Юлией (Лили) Ден она делилась: «Дела из рук вон плохи. Я только что видела полковника Гротена и генерала Ресина. Они сообщают, что Литовский полк взбунтовался, солдаты убили своих офицеров и оставили казармы. Их примеру последовал Волынский полк. Не могу этого понять. Никогда не поверю, что возможна революция. Ведь еще только вчера все заявляли, что ее не должно быть! Крестьяне любят нас… они обожают Алексея! Я уверена, что беспорядки происходят в одном лишь Петрограде». Александра Федоровна жадно искала информации из всех источников. «Императрица все еще не могла поверить полученным донесениям и выразила желание встретиться с великим князем Павлом Александровичем… Государыня попросила