Горбачев. Его жизнь и время - Уильям Таубман

Позиции Ельцина еще более укрепились, когда 12 июня он был избран президентом РСФСР, набрав 59 % голосов, – подобного “народного мандата” и не хватало Горбачеву, который стал президентом СССР на Съезде народных депутатов. В 1990 году он неумело и тщетно пробовал не допустить назначения Ельцина на пост спикера российского парламента. На этот раз он обошелся с Ельциным лучше, но все-таки запретил ему транслировать свою инаугурацию 12 июля на большом экране на Красной площади, давать залп из 24 орудий и присягать на Библии. Горбачев также опоздал на церемонию и произнес нескладную речь. Когда два президента должны были подойти друг к другу на сцене, чтобы пожать руки, Ельцин умышленно остановился на некотором расстоянии, вынудив Горбачева идти к нему. В беседе с Шахназаровым союзный лидер поражался, что его противник, в отличие от него самого, так хорошо освоил тонкости дипломатии, хотя движет им лишь “простодушная жажда скипетра”. “Как это совмещается с политическим чутьем – ума не приложу, – сетовал Горбачев. – Однако, черт знает, может быть, именно в этом секрет, почему ему все прощается. Царь и должен вести себя по-царски. А я вот не умею”[1987].

Дело было не только в личной неприязни между Горбачевым и Ельциным – не могли они договориться и о природе нового союза. Президент СССР думал о создании сильной федерации с центральным правительством, которое было бы основным органом управления, хотя и предоставляло бы республикам значительные полномочия. Ельцин предпочитал вариант с более слабым центром, хотя до осени не заговаривал о том, что новый союз должен быть конфедерацией. Принятый 23 июля проект Союзного договора был компромиссом, однако больше соответствовал видению Горбачева. В нем предусматривалось, что республики будут участвовать в формировании внутренней и внешней политики, что новое союзное государство будет отвечать за защиту суверенитета страны и ее территориальной целостности, осуществлять внешнюю политику, заниматься союзным бюджетом и разработает новую конституцию[1988].

Горбачев радовался итогам последних переговоров и готовился к официальной церемонии подписания 20 августа. В сентябре он будет вспоминать, что все было готово: многие республиканские лидеры прибыли в Москву, было решено, где будут сидеть руководители, а где стоять флаги. Участникам даже продемонстрировали ручки для подписания[1989].

30 июля Горбачев пригласил Ельцина и президента Казахстана Назарбаева на обед в Ново-Огареве, чтобы обсудить их первые совместные шаги после подписания договора. Немного крепкого алкоголя – и настроение у всех заметно улучшилось. Летней ночью их разговор, прерываемый громкими тостами, было хорошо слышно в открытые окна, однако для верности сотрудники КГБ наводнили комнату “жучками”. Позднее Горбачев расскажет, что Ельцин чувствовал опасность, постоянно вставал, оглядывался по сторонам и просил их осторожнее говорить о смещении Крючкова и Павлова после подписания договора. Но было слишком поздно. Крючков, Болдин и компания уже видели в новом Союзном договоре “серьезную угрозу” для СССР и готовились к борьбе[1990].

Ельцин был не первым, кто предупредил Горбачева. Весной коммунисты несколько раз делали в его сторону выпады, потрясающие своей наглостью. Однако президент Союза не сместил их, а убедил себя, что они не представляют смертельной угрозы.

Первое столкновение произошло на пленуме ЦК, который открылся 24 апреля. Горбачев предвидел удар консервативных сил, поэтому 23 апреля он сделал шаг влево. Накануне пленума сотни руководителей первичных парторганизаций потребовали внеочередного съезда партии, чтобы призвать Горбачева к ответу, а 32 из 72 секретарей обкомов подписали требование об его отставке[1991]. Проект решения пленума, подготовленный заранее новыми секретарями ЦК, которых назначил сам Горбачев, осуждал его политику[1992]. Лидеры московской, ленинградской и украинской компартий согласованно набросились на Горбачева с критикой[1993]. Украинец Станислав Гуренко вменил ему в вину: “Со страной сделали то, что не смогли сделать враги”. Белорус Анатолий Малофеев потребовал, чтобы Горбачев объявил чрезвычайное положение или ушел в отставку[1994].

В этот момент Горбачев встал со стула, пробормотав: “Ладно, хватит, сейчас всем отвечу” – и, не спросив разрешения председателя, направился к трибуне. Во внезапно притихшем зале, не привыкшем видеть генсека в ярости, раздались возгласы: “Перерыв, перерыв!”

Горбачев призвал всех успокоиться: “Я коротко, успеете пообедать”. В конце лаконичного выступления он заявил, что уходит в отставку, и покинул зал[1995].

Поднялся гвалт. Несколько генералов начали кричать: “И уходи! Убирайся!”[1996] Сторонники Горбачева отчаянно защищали его, но этого уже не требовалось. Члены Политбюро собрались без президента Союза и решили “снять вопрос с обсуждения”. Горбачев согласился вернуться. Перед ним вновь встал вопрос о разделении партии: он мог возглавить отдельную партию из своих единомышленников, а противников отпустить на вольные хлеба. По мнению Черняева, последние “в портки наложили” при мысли остаться без лидера, которого они так ненавидели, и следовало бы послать “это кодло к еб… матери…”. Горбачев страстно защищал свой курс на пленуме, но разделять партию все же не стал. По его признанию, он бы предпочел уйти в отставку, однако “не счел себя вправе ‘бросить партию’, отказаться от попытки ее реформировать, да и реформы могли бы оказаться под угрозой поражения”[1997].

Как долго Горбачев будет стараться образумить противников реформ? Или это очередной тактический маневр, призванный удержать бешеную собаку на цепи? Как бы то ни было, это влекло за собой как минимум одно отрицательное последствие. Несмотря на то что пленум потряс Горбачева (“Что, Толя, дальше-то делать?” – спросит он у Черняева по телефону вечером), отступление оппонентов укрепило “простодушную уверенность” Горбачева (формулировка Шахназарова) в том, что, если лед тронулся, то победа возможна и неотвратима[1998].