Путешествие в Россию - Якоб Ульфельдт

мало-мальских условий для проживания, это отнюдь не было самым страшным, что послы увидели в Дерпте: “...до сих пор можно видеть у ворот [города] трупы убитых, которые не были преданы земле, но их пожирали собаки и свиньи”. Послы законно опасались за свою жизнь: “То место, где мы находились, совсем не было безопасно от врагов: ведь каждый день приходилось ожидать их неожиданного появления”, “...для нас было закрыто убежище в городе, доступ в который был нам запрещен, если бы неожиданно подошел враг. Дома, в которых мы укрывались, были построены в местах, довольно далеко отстоящих от города, и там враги легко могли нас ограбить и сжечь, и мы не могли бы оказать никакого сопротивления”. Разумеется, пребывание в Дерпте стало особенно опасным, когда линия фронта приблизилась к городу, и послы могли даже слышать пушечную канонаду. В это время “царские послы находились в самом городе (в который они переехали, едва лишь узнали, что враг находится поблизости, а сельские жители со всем своим имуществом сбежались под защиту города)”.

И на обратном пути русским трудно было сопроводить датчан к Пернову, посколько вдоль всей дороги Тарту — Пярну стояли шведские и польские войска. “Шведские отряды, — узнали послы, — находятся недалеко от нас, опустошают почти всю местность между Перновом и Дерптом и нападают то на сам город Фелин, то на крепости Армут [скорее всего — Эргеме], Каркис и Рюге и другие места, отвоеванные русскими. Мы узнали об этом по сильной пушечной канонаде, которую мы слышали целых 3 дня”. Записки сохранили драгоценные сведения о методах ведения войны. В то время когда шведы нападали на Дерпт, “русские... находились с вооруженными отрядами под крепостью Вендева[206], они утверждали, что им предписано для ее захвата отбросить вражеские отряды и отойти оттуда не раньше, чем они овладеют крепостью”, которая была потеряна ими в декабре 1577 г.[207] Немудрено, что при таком полном отсутствии координации военных действий никакие жертвы, понесенные русским и другими народами царской России, не могли принести успеха начинанию Ивана Грозного. Видимо, уровень военного искусства и степень координации шведских и польских войск были гораздо выше. Соединившемуся под Венденом войску шведов и поляков удалось отбить атаку русских, а один из крупнейших политических деятелей того времени дьяк Андрей Щелкалов вынужден был спасаться бегством. Разумеется, сведения датчан о военных действиях между шведами и русскими по своей полноте уступают рассказам ливонских хронистов, прежде всего Г. Рюссову. Однако датчане рисуют эти действия с “внутренне-российской стороны”. Чего стоят сообщения о нехватке транспорта и войска, в свете которых особое значение приобретают данные посольских книг (в частности, с Ногайской ордой, от послов которой 19 августа 1578 г. В. Щелкалов требовал присылки 1000 человек “для государевой службы в немецких землях”[208] или хроники Рюссова — о поголовной конфискации лошадей и женщин в захваченных ливонских городах...[209].

Итак, датские послы двигались то вблизи от театра военных действий, то по территориям, разоренным либо врагом, либо собственным государем, — по обнищавшей за два десятилетия войны Ливонии (они увидели крайнюю нужду жителей о. Эзеля — Сааремаа) или России, подвергшейся опричному разгрому в 1569 г. Уже “Пасквиль” 1571 г. отметил разрушительное воздействие царской политики: “Говорят, что его государство на сто лет не было в такой опасности, так как он сам приказал казнить многие тысячи людей собственного народа”[210]. Датские послы воочию могли убедиться в справедливости слов автора “Пасквиля” 1571 г., они не могли получить пристойного помещения в Пярну (Пернове), находившемся под русской властью, убедились, что все дома в Тарту (Дерпте, Юрьеве) разрушены, сожжены или опустошены хозяйничавшими там русско-татарскими войсками. Свидетельства жестокой расправы с осмелившимися противиться власти русского царя послы увидели в Оберполене. Послы, по словам Ульфельдта, на всем протяжении пути от Пскова до Твери не могли купить даже яйца — и все это спустя 9 лет после карательной экспедиции Грозного и на 20-м году изнурительной Ливонской войны. Они ехали по пустыне, не оправившейся от опричной экспедиции Ивана IV на Новгород, которую столь красочно описал Генрих Штаден. Последствия этой экспедиции — полупустые или полностью обезлюдевшие деревни в окрестностях Пскова и Новгорода — лучше любых статистических выкладок свидетельствовали о безумной затее Грозного сокрушить оплот борьбы, как он полагал, против его неограниченной власти. Именно здесь Ульфельдт обнаружил впервые чудовищную нищету населения. Дело не только и не просто в последствиях опричного разгрома города. Дело и в его геополитическом положении. Крайняя северо-западная часть Российского царства первой оказывалась затронутой, и не просто затронутой, но страдающей стороной во всех его военных конфликтах с западными и северозападными соседями. История разорения города и Новгородского края повторилась и в начале XVII в.[211]. Недостаток лошадей был такой, что приставам нелегко было раздобыть их даже с царской грамотой. Они силой выбивали лошадей у местного населения[212], не разбирая, кто перед ними, светское или духовное лицо. Сцена в Едрове, где приставы избили священника, сопротивлявшегося захвату у него лошадей, показывает не столько положение духовенства (а именно так она и трактуется в нашей литературе), сколько катастрофическое положение с лошадьми. Ведь нужно помнить, что Ливонская война пожирала не только людей, но истребляла и лошадей — основное средство передвижения и тягловую силу для артиллерии и воинского снаряжения.

Ульфельдт приводит все эти данные, но сам пытается дистанцироваться от мерзкой и тяжелой реальности. Он как бы проходит мимо тех обстоятельств и того положения, в котором находились разоренные многолетней войной страны — Ливония и Россия. В условиях 1578 г., естественно, трудно было надеяться на получение комфортабельных жилищ или привычных для датчан горячительных и негорячительных напитков, на отсутствие которых он неоднократно сетовал в своих записках, равно как и в официальном донесении о своей дипломатической миссии: “Между Новгородом и Слободой королевские послы и их слуги терпели большие лишения и недостаток необходимой провизии, в особенности напитков”[213].

Гнев посла вызывали приставы, которые то недодавали послам корм и питье, полагавшееся им по царскому распоряжению, то отбирали подводы или лошадей, возвращая их туда, откуда послы только что выехали. Не успокоившись даже за те несколько лет, что прошли между путешествием и созданием записок, Ульфельдт тщательно перечисляет все крупные и мелкие обиды, нанесенные его достоинству, а соответственно и королю Дании. При этом чувство досады заслоняет перед ним историческую реальность, и посол ничтоже сумняшеся обобщает и пишет о “природе русских”. Любопытная подробность. Путешественник, правда, русский и