Небо цвета крови - Виктор Точинов

И тут голод, ненадолго отвлекшийся, запустил в нее зубы с удвоенной силой. Юлена поспешила на кухню. Обоняние ее не подвело – мама и в самом деле жарила отбивные из свиноруха – полная сковородка нежного, шипящего, подрумянившегося мяса…

– Что делать собираешься, Юленька? – осторожно спросила мама несколько позже, когда голод уже успел обратиться в позорное бегство.

Юля ответила не сразу – дожевала и проглотила очередную отбивную.

– В крайком пойду, мама. Космопорт разбомбили, так и здесь найдется, чем заняться. Не дома же сидеть, когда…

Она замолчала, не договорив, – очень уж странное выражение появилось на лице у мамы.

– Нет крайкома, Юлечка…

– Тоже разбомбили?

– Собор там теперь… Перегородки и перекрытия все внутри снесли, а вчера колокола подвешивали. И сразу же молебен о победе над мятежниками.

Юля с запозданием сообразила, что она услышала. Вилка выскользнула из разжавшихся пальцев, звякнула об пол. Значит, то был не единичный десант… Вторжение. Оккупация. Как на Марэлене, который имперцы именуют Новым Петербургом.

– Когда? – спросила Юлена глухо. – Когда они пришли?

– В тот же день, как вы с Доней уехали. Ближе к вечеру…

– Бои были?

– Не знаю… Как воздушную тревогу сыграли, мы с отцом в погреб… Грохотало что-то, взрывалось, но далеко… Наверное, просто шахты взрывали заминированные. Первомайка точно взорвана. И наша Морозовка…

Отец Юлены работал проходчиком на шахте имени Морозова, и она спросила удивленно:

– А где же папка? Я думала, он на работе…

– На работе. Приказ по визору крутят вторые сутки: всем с утра на рабочие места. До́бычу восстановить затевают… Хочешь, включи, послушай, – кивнула мама на плоский экран.

– Вот еще… А фронт где сейчас?

– Кто ж нам расскажет… По визору один канал работает, только приказы комендатуры и крутят… Связи нет никакой, даже Марьяше не позвонить, не узнать, как там у них…

Мама часто по привычке называла свою старшую сестру Марьяшей, и Юля поправила ее столь же привычно и машинально:

– Не Марьяше, Марлене… А скажи, кто…

– Нет, Юленька, – перебила мама с неожиданной твердостью. – Марьяше. Не Марлене. И ты теперь Юлия.

– Мама…

– Да. Запретили новые имена, как скрытую форму агитации.

Юля вдруг засмеялась. Мама посмотрела удивленно – очень уж злым, неприятным был тот смех.

– Пусть тогда и небо наше попробуют перекрасить! – объяснила Юлена, не желающая быть Юлией. – Красное ведь, революционное! Ой, а что это…

Она вдруг поняла, что уже какое-то время слышит некий звук, доносящийся снаружи, с улицы. Ухо уже привыкло к отсутствию привычного рабочего шума с шахт, с обогатительного комбината. Но этот звук ничем не напоминал те, прежние…

– Колокола звонят на соборе, – объяснила мама.

– На крайкоме, – поправила Юля твердо. – Пускай звонят. Придет время – снимем. Ладно, пойду я, мама… Спасибо, давно не ела такой вкуснятины!

– Куда пойдешь? Зачем? – Комплимент своим кулинарным талантам мама пропустила мимо ушей.

– Ребят наших поищу, кто в Морозовке остался…

Она не врала. Сказала чистую правду. Но далеко не всю правду.

– Юленька… Может, не надо… Владик ведь… и Боря… И о младших ни слуху ни духу… Одна ты со мной осталась…

Юлена была шестым ребенком в семье. И при этом единственной дочерью. Владлен, старший из братьев, пошел по стопам отца, работал на Морозовке – и погиб пять лет назад при взрыве рудничного газа. Бозадр, родившийся на год позже, закончил военное училище, служил в космофлоте, когда приезжал в отпуск, морозовские девчата млели от его темно-синей парадной формы, от длинного кортика, от мужественного лица с маленьким шрамом на скуле… Юлена гордилась братом. Неделю назад на него пришла похоронка. Троих младших призвали в первый день войны, когда у военкоматов выстроились длинные очереди добровольцев и военнообязанных. Призвали – и всё. Ни письма, ни какой-либо иной весточки…

– Так надо, мама.

Юлена встала, пошла к двери, – не поворачиваясь к матери, стараясь не встретиться с ней взглядом. Выходя, все же обернулась. Повторила тихо-тихо:

– Так надо, мама…

…На улице было пустынно. Колокольный звон плыл над притихшим, безлюдным Красногальском, – и казался мрачным, унылым, неимоверно зловещим… Юлена прошла мимо нескольких однотипных домиков, никого не встретив. Задумалась, куда направиться: заскочить домой к друзьям и подругам, или сразу двинуться к общежитию профучилища – там жили многие знакомые девчата и парни.

В палисаднике возле дома Донары она увидела знакомую фигуру – дедушка подруги, которого вся окрестная ребятня называла дядей Седей (как считала когда-то маленькая Юлечка – за цвет шевелюры). Седой, морщинистый, он как магнитом притягивал к себе несовершеннолетних обитателей Морозовки: дарил им забавные, удивительные игрушки, самолично вырезанные из дерева, рассказывал смешные истории, которых знал великое множество…

И Юлена в детстве была в числе льнущих к старику ребятишек. Но сейчас сбавила шаг… Как, какими словами рассказать, что произошло с Донькой? Да и не знает она толком, что произошло. А вдруг… Вдруг Донара тоже спаслась, тоже выбралась из облавы и сейчас дома?

– Ревпривет, дядя Седя! – поздоровалась она осторожно.

И изумилась. Старик глянул на нее злобно, исподлобья, и лицо у него стало неприязненное, никакого сравнения с тем дядей Седей, которого она знала много лет.

– Не дядя я тебе. И не Седя! Не Седя, поняла?! – сказал, как в лицо плюнул. Тут же отвернулся, но не замолчал.

– Дождался… Дождался… – негромко говорил он явно не Юлене, сам себе, и слезы катились по морщинистому лицу. – Снова теперь Тихон Аверьянович, а не Седикрас проклятый… У меня ж двух братовьев стрелки́ эти красные к стенке поставили, и как раз из седьмой дивизии были… А мне, значит, как печать каинову на лоб: Седикрасом живи! Но дождался, дождался, кончилась власть антихристова… Слава тебе, Господи наш, Иисусе Христе, во веки веков…

Колокольный звон звучал все громче, а может, так лишь казалось Юлене… Старик размашисто перекрестился, повернувшись в сторону крайкома. Или все же собора? Наверняка старый двурушник всё время считал здание храмом, а себя Тихоном…

«Тихон… Тихий… Тихоня… Кем он мог вырасти, получив такое имя? Подстилкой, ковриком, о который вытирали ноги прежние хозяева жизни», – подумала Юлена. Или Юная Ленинка, если полностью, развернуто произнести ее имя. Но теперь его открыто, вслух, – лучше не произносить…

А мама? А как же мама? Неужели и для нее дочь была все семнадцать лет не Юленой, а Юлией?

3

В трюме десантного глайдера царили темнота, теснота и вонь. Причем в этом царственном триумвирате вонь занимала лидирующее место с большим отрывом. Воняли немытые тела, воняла грязная и пропитанная по́том униформа, воняли грязные и пропитанные побуревшей кровью бинты… Тех пленников, что угодили сюда первыми, на оправку за несколько часов ни разу не вывели, – и последствия сего факта воздух тоже отнюдь не озонировали. Воняло так, что возникали вполне обоснованные подозрения: кое-кто из пленных успел умереть и сейчас стремительно разлагается…