Бытовая химия - Мил Миллингтон

– Никогда больше… – объявил я, по-ленински выбросив в воздух руку, – …ноги моей здесь не будет! – Эта ошеломляющая новость, как видно, не произвела ни на кого из них впечатления и дух парикмахерш не сломила, но я постоял в этой позе пару секунд, чтобы до всех дошел смысл сказанных слов. После этого схватил свой полиэтиленовый фартук, театрально вскинул его на плечо и выскочил на улицу.

Вот жопа!

Жопа, с хреном и укропом.

Я закатал рукав и посмотрел на часы. Мой желудок провалился в задний проход. Весь разбитый, я устало потащился в сторону гостиницы Джордж, ругая свои едва волокущиеся и шаркающие ноги. Потом я взглянул на вывеску. И остановился.

И помчался изо всех сил в магазин через дорогу.

– Мне нужна шляпа.

– А какого рода шляпы вас интересуют, сэр? – спросил продавец, мужчина средних лет, с невозможно выхолощенным эдинбургским акцентом.

– Любая. Любая шляпа.

– Эээ… шляпа для повседневного использования, для официальной встречи или…

– Послушайте, я встречаюсь с женщиной в гостинице через… о, господи… две минуты, и мне нужна шляпа.

– Понимаю… сэр.

– Уффф… Вы видите мою прическу? Я был в парикмахерской, когда объявили, что в здании заложена бомба. Я бежал как лось через весь город, но у этих гадов не оказалось свободных мест до пятницы, а у меня встреча через две минуты, и мне нужна шляпа. Вы только взгляните на мои волосы, вы видите?

– Да, конечно, – кивнул мужчина. Он окинул взглядом магазин. – Возможно, фетровая шляпа? Классическая, стильная, с оттенком… – он пошевелил, словно пытался что-то поймать в воздухе, большим и указательным пальцами, – …богемности.

– Она прикроет мои уши?

Продавец посмотрел на мое правое ухо, затем на левое, его глаза оказались явно на разных уровнях, когда он сравнивал длину моих кудрей.

– Хммм… может быть, вот это? – сказал он, элегантно расплетая пальцы и указывая на большую корзину около кассы. – Насколько мне известно, изначально их прислали нам как шапочки для катания на сноуборде, но в последнее время они очень популярны среди молодых людей.

Я встал, уставившись в корзину.

– Довольно теплые, конечно же, – продолжил он, – легкие, хорошо стираются… и скрадывают уши целиком.

– Сколько?

– Двадцать девять фунтов и девяносто девять пенсов.

– Тридцать фунтов за какую-то шерстянку?

– Это не шерсть, сэр: это стопроцентный полиэстер.

– Я… нуда неважно… Я возьму.

– Отлично. Какой вы предпочтете цвет? «Солнечный оранжевый» или «пронзительный лиловый»?

– Они одинаково стоят?

– Совершенно одинаково, сэр. Это всего лишь вопрос личных предпочтений.

– А что вы посоветуете?

– Ну, в оранжевом есть энергия, жизненная сила. Наверное, она как раз подойдет для встречи с юной леди.

– Это… послушайте, она – актриса, я – писатель, и встреча у нас чисто деловая.

– А, тогда лиловая, – заключил продавец глубокомысленно.

Я начал раскопки в корзине.

– Они одного размера и подходят каждому, сэр.

Я вытащил сноубордическую шапку вопиюще лилового цвета, какие особенно популярны среди молодых людей, и напялил ее на голову поверх ушей.

– Как я выгляжу? – спросил я.

– Подходит и для давосской лыжни, и для прогулки вдоль «Королевской Мили», сэр.

Я побоялся хоть на секунду увидеть себя в зеркало: быстро сунул ему деньги и кинулся со всех ног к гостинице Джордж. Остановился только раз: чтобы выбросить в урну парикмахерский фартук, что сделал исключительной яростью.

– Ха.

– Что? – спросил я.

– О… ничего, – ответила Джордж, распахивая дверь, чтобы впустить меня внутрь. – Пожалуйста, входи.

– Прости, я немного опоздал. Полицейские объявили, что, возможно, заложена бомба, поэтому на улицах были пробки.

– Да, Партия Освобождения Животных, об этом упоминали по радио.

– Так вот кто это? – спросил я. – ПОЖ? Тварюги. Завтра проведу весь день в парке – буду пинать белок, скидывая их ногами в пруд.

Джордж остановилась в роскошном номере в шикарной гостинице: такое ощущение, что находишься в викторианской художественной мастерской. Впрочем, неверное определение. Ощущение такое, словно вы на съемочной площадке, декорированной под викторианскую художественную мастерскую. Несмотря на то что письменный стол выглядел антиквариатом, не сомневаюсь, что он – подделка: слишком рафинирован, слишком правильно поставлен. Комнату вылизывали после каждого гостя, чтобы она выглядела свежей и непорочной для следующего посетителя. В итоге атмосфера была стерильной, а комната – необжитой и нелюбимой.

– Может быть, снимешь пальто? И шапку?

– Я… эээ… нет… спасибо. Боюсь, у меня начинается озноб.

– Правда?

– Да… брррр… – Я обхватил себя руками, растирая кожу и используя все средства, чтобы продемонстрировать сказанное. В комнате было градусов двадцать пять, Джорджи была босиком, в одной футболке и обрезанных до шорт джинсах.

Она шагнула вперед и положила руку мне на лоб. Рука на лбу была прохладной, поэтому волоски у меня на шее зашевелились при ее прикосновении.

– Ничего себе, да ты горишь. У тебя, наверное, жар.

– Ну, теперь у меня не жар, а эрекция…

Да. Именно это я и сказал. Отлично. Я бы хотел думать, что слова вылетели неизвестно откуда: выскочили сами по себе после того, как инопланетяне и ведьмы имплантировали эту мысль мне в голову.

Но пугающей правдой было то, что родились они в результате долгой внутренней борьбы. Может быть, не такой долгой, если мерить скучным тиканьем часов, но в моем мозгу прошло около миллиона лет, пока я принимал решение, сказать их вслух или нет. Джорджи медленно подошла ко мне и положила руку на лоб. Ее прикосновение было настолько стремительным, что скорее походило на нежный шлепок, но я прочувствовал его так, словно он проходил в несколько этапов. Я ощутил кончики ее пальцев, они на секунду остановились, затем рука развернулась таким образом, что вся ее ладонь легла на мой лоб. Ладонь замерла там на некоторое время, но потом я почувствовал, как она переместилась чуть в сторону, словно измеряла температуру уже в другой части лба – для сравнения. Потом рука мягко оторвалась ото лба, кончики пальцев дотронулись до него первыми и оторвались последними: они словно прошлись по коже, сдвигаясь чуть в сторону лица, прежде чем полностью потерять с ним контакт. Именно в этот момент я почувствовал уплотнение в районе паха. Посмотрел на Джорджи и был очень обеспокоен тем, что всего-то несколькими сантиметрами ниже наших встретившихся взглядов мой пенис рвется на свободу. Я не смел опустить глаз, чтобы оценить размеры возникшей проблемы, в ужасе, что глаза Джорджи инстинктивно последуют за моим взглядом, но по ощущениям речь шла о длине и плотности микрофонной стойки: если бы я быстро развернулся, то уж точно выдал бы себя, одним движением смахнув со стола всякую мелочь. Я мог и просто сделать вид, что ничего не произошло, и продолжать вести себя так, словно все в порядке вещей, пока мне не пришлось бы ходить, сидеть или стоять ровно. Или попробовать сделать происходящее менее заметным и ужасным, например, крикнуть: «Посмотри-ка туда!», и пока взгляд Джорджи блуждал бы где-то вдалеке, я мог бы вступить в бой с собственным членом и заставить его принять более удобное положение. Но я тут же отказался от этой мысли: а если бы она уже перевела взгляд на меня и обнаружила, что я занят неизвестно чем? Или я мог бы разрубить все узлы, заявив о ней прямо. Иногда это самое лучшее, не так ли? Если вы появляетесь на деловой встрече с пятном на галстуке, нельзя сделать вид, что его нет, а все старания спрятать неряшливость зачастую только ухудшают ситуацию. Поэтому лучше всего сказать: «Внимание! Смотрите, я только что посадил пятно на галстуке». Признайтесь, покажите, что для вас проблемы не существует, и все забудут о ней и будут жить дальше. Так что, вы понимаете, я все взвесил прежде, чем открыл рот и обратился к Джорджине Най в ее гостиничном номере: