Четвертый бастион - Вячеслав Демченко

– А вот чего, – с удовольствием подхватил сигнальщик Кузьма, должно быть, порядком ошалевший от одиночества и напряженной тишины наблюдения. – Вот, смотри, первый матросик трубочку раскурит, а англичанин уже заприметил. Они, вишь, поглазастее француза будут. Матрос другому подкурить дал, ан англичанин уже курок-то взвел, – Кузьма указующе помахал трубкой куда-то поверх толстых канатов «воротника». – Третий токмо подкуривать, и р-раз!

Пуля с топорным звуком тюкнула в «воротник».

– Ах, ты! – отдернул руку Кузьма.

Левко заржал – подлинно конь платовский. Не удержался хриплого смешка и старый кондуктор:

– Ах, ты! Эх, ты… учитель.

Наконец, храбрясь и оправляя ремни патронной и капсюльной сумок, улыбнулся и сигнальщик.

– Чей-то они сегодня, как с цепи, – он вдруг замер, прекратив свою возню с амуницией, и спросил пластуна рассеянно, будто вдогон какой-то внезапной мысли: – Говоришь, летели искорки-то?

– Известно, летели, – подтвердил Левко. – На ходу ж.

Он вдруг заподозрил, что кто-то усомнился в его «выстреле» – был ли в нем толк и прок какой, – и заторопился. – Я ж тому и кажу, что за попадание не уверен.

– Лезь-ка ты, Кузьма, вспять, – перебил его, тяжело и скрипуче подымаясь, старый кондуктор. – Да гляди, как будто Парашку на сеновал выглядываешь, а я похромаю до Пал Сергеича. Не ровен час, и впрямь.

– Чего там «ровен не ровен»? – вновь удивился Левко. – Известно, идут. Уже до старой аглицкой траншеи и дошли.

– Ах ты, душа сухопутная! – вдруг по-старчески обыкновенно, но теперь немощно и безо всякой солидности заквохтал старый кондуктор. – А чего ж ты тут байки травишь?! Надо ж рынду бить!

Вдругорядь ошалевший, в этот раз – от незаслуженных обвинений, Левко обиженно возразил:

– Та я ж думал, вы все знаете. Вы ж люди ученые, у вас тут, он, по науке все, – возвращая обвинения, он обвел рукой огромные пушки, зарядные ящики, лафетные винты и пирамиды мудреных бомб. – Баталеры, кондуктеры, человека простого не сыщется. А я шо, я человек простой, неписьменний, казакую, как деды казаковали. Землю слушаю, сакму, – все бубнил стрелок на выбор[45], возвращаясь, чтобы отыскать новое «гнездо» для своего смертельного «выбора». – Она ж, сакма, сама гудит-говорит. Идут, говорит. Може, два батальйони йде, може, весь полк.

NOTA BENE

Волчья пасть да лисий хвост

Вообще свойственное славянам пренебрежение формальностями, даже такими строгими как воинский устав, особо отличали «пряничное войско России», то есть черноморских пластунов, а вернее говоря – разведчиков или если уж совсем близко к истине, то диверсантов.

Об этих воинах слагались песни и легенды, в XVIII веке татары называли их урус-шайтан, свои – пластунами. Может, потому, что зачастую им приходилось часами неподвижно лежать пластом, слившись с землей, и вести наблюдение? Или же назвали их так за способ скрытного перемещения, ведь украинское «плазувати-пластувати»[46] и означает «ползти на животе»?

История пластунов на государевой службе началась в 1787 году. За заслуги в очередной Русско-турецкой войне и для охраны рубежей империи, впрочем, и по просьбе самих запорожцев, они по указу Екатерины II от 30 июня 1792 года переселились на Кавказский кордон и стали Черноморским казачьим войском. Здесь, в предгорье, запорожцы нашли не только степи и плавни, как на Днепре, но и новых врагов, как в Диком поле.

Северный склон Кавказа и равнина за Кубанью были заселены воинственными горскими племенами, известными под общим названием черкесов. Науськиваемые турецкими имамами, они под зеленым знаменем газавата стали разорять казаков набегами, угоняя людей, стада, выжигая поля. Любя свою свободу и ни во что не ставя свободу другого, абрек[47] темной ночью или туманным днем пробирался на русскую сторону, уничтожал, резал-жег все и вся, что или кого нельзя было утащить с собой. Разбой воспевался как геройство, спокойная жизнь презиралась, клятвы о мире с «гяурами» мало чего стоили.

Для успешного отпора такому врагу казакам пришлось с ходу овладевать принципиально новой тактикой – не гнаться за противником на лихих конях степью, а сделаться пешими следопытами в нескончаемых плавнях, воевать малыми силами. Ясно, такого рода практика не могла быть подчинена какому-то уставу или контролю, и потому пластуны изначально были предоставлены собственной изобретательности, действовали на свой страх и риск.

Отсюда и оригинальная тактика пластунов, называемая «волчья пасть и лисий хвост», так или иначе связанная с понятием сакмы.

Здесь это тюркское словцо, буквально означавшее «след человека или зверя», понималось куда шире. Еще запорожцы «слушали сакму», прислонив ухо к земле и слыша гул копыт татарской орды, говорили: «сакма гудэ». Пробираясь тайными тропами в плавнях, пластуны тоже читали сакму, как книгу, чутко прислушиваясь к звукам, присматриваясь – о передвижении людей заявляли всполошенные птицы, вражескую засаду выдавали тучи клубившейся мошкары.

Там, где обе противоборствующие стороны хитры и отважны, часто исход дела решало то, кто ранее возьмет чужой след или, наоборот, искусно спрячет собственный, иначе говоря, кто лучше «слушает» или «путает сакму». А путали – петляя, идя вперед спиной и прыгая на одной ноге. Искусство растворяться на местности, чуткое ухо, зоркий глаз и точный выстрел заменяли пластунам численное превосходство. А уж стрелками пластуны были такими, что поражали цель в полной темноте, молниеносно стреляя на ржание лошади, вспышку выстрела, всплеск в камышах, как говорили сами – «на хруст».

А ежели и не «на хруст», а в открытом бою, то, к примеру: 13 сентября 1854 года, на четвертый день пребывания в осажденном Севастополе, 120 пластунов под Балаклавой уничтожили тактикой «прохождения сквозь конный строй» два французских полуэскадрона, рассеявшись по полю и не спеша перестреляв всех мчавшихся на них кавалеристов. После боя еще шутили: «На Кавказе и не такие рубаки, как эти, и сабли там получше, но мы не помним такого, чтоб пластун со штуцером в руках и вдруг был изрублен в бою».

Даже французский главнокомандующий маршал Сент-Арно сетовал: «Какие-то казаки парализуют осадные работы, поголовно выбивая прислугу штурмовых батарей».

Русский же главком князь Горчаков отметил в приказе: «Служение пластунских батальонов при блистательной храбрости выходит за черту обыкновенных военных заслуг».

Сами же пластуны особого героизма в своих действиях не видели: «Хвалили нас в Севастополе бог весть за что. А мы привыкли службу нести ровно и сроду промаха не давали».