Писатели и стукачи - Владимир Алексеевич Колганов

тон быковских стихотворений, благодаря которому лирический герой предстаёт перед читателем в облике сократствующего мудреца, до поры маскирует то, что все мысли, высказывания и сентенции до неприличия банальны».

Назвать популярного поэта графоманом – это, скажу я вам, поступок! Конечно, такое обвинение не сравнится с теми, которые предъявляли критики восемьдесят лет назад, причём без всяких опасений, что могут получить срок за клевету. Теперь же всё наоборот: какую бы ерунду ни написал поэт, достанется не ему, а критику. Я до сих пор удивляюсь, почему Саломатина не привлекли к суду за доносительство.

Однако продолжим – наступает решающий момент для понимания сущности поэтического дара Быкова:

«И тут мы подходим к ключевой особенности не только поэтики, но и всей авторской стратегии Быкова – перманентному заигрыванию с публикой на всех уровнях, превратившемуся, пожалуй, в первоочередную творческую задачу. Осознав в определенный момент, что общественность не спешит награждать его титулом первого стихотворца, все свои силы он бросил на последовательное конструирование мифа о себе как о поэте. С этой минуты каждое слово и каждый поступок Быкова оказываются подчинены одной цели – формированию и поддерживанию собственной литературной репутации. Да и сами стихи из лирического высказывания превращаются в средство манипуляции. И их формальная вторичность и ориентация на некий максимально усредненный образец из недостатка превращаются в достоинство – массовая публика в большинстве своём консервативна и предана проверенному временем».

«Перманентное заигрывание» – вот ведь как поэта обложил! У нас в столице азартные игры запрещены, а тут такая неприятность выясняется. А ты попробуй докажи! Нет, будь я на месте Быкова, не оставил бы это без последствий. Если не хватит сил написать язвительный ответ доносчику и клеветнику, можно сочинить обращение в прокуратуру. Так мол и так, довожу до вашего сведения, что… Далее следует процитировать статью из Конституции или на худой конец позаимствовать кое-что из размышлений Осипа Бескина про кулацкую литературу, при этом на место кулака поставить патриотически настроенного критика.

Но хватит рассуждать о грустном. Почти одновременно с исследованием Алексея Саломатина в журнале «Октябрь» была напечатана статья Ирины Сурат под впечатляющим названием «Летающий слон». Вначале, под влиянием слона, я заподозрил, что это впечатления от кенийского сафари, однако оказалось всё иначе:

«От одного знатока поэзии я услышала недавно: Быков вообще не поэт. Но кто ж тогда поэт, прости Господи, и что тогда поэзия? Поэзию надо, прежде всего, слышать, а потом уж можно переживать её и думать о ней. Как можно не расслышать эти невероятные быковские интонации и ритмы, которые ни с чьими другими не спутаешь!»

Как любила повторять моя покойная тётушка в тех случаях, когда я пытался возражать: «На вкус и цвет товарищей нет». Ну вот и я, следуя примеру толерантной родственницы, не стану больше спорить – продолжу цитирование восторженного автора:

«Быков пишет длинно, и чем дальше, тем длинней, и чем длинней, тем лучше. Не могу удержаться от того, чтобы привести здесь – нет, не целиком! – одно из его вдохновенных творений, в котором лирическое «я» воплотилось как раз в образе такого летающего гиганта, чудовища, бронтозавра, возносящегося на зов к небесам и за край небес…»

Слон – это ещё куда ни шло. Однако не хватало ещё на страницах этой книги бронтозавра. Не знаю, как Быков, но я бы сравнения с доисторическим чудовищем не потерпел.

Глава 6. Невозвращенец Кузнецов и Евтушенко

Их было трое – Василий Аксенов, Анатолий Гладилин и Анатолий Кузнецов. С конца 50-х годов эти фамилии были на слуху, произведениями этой троицы зачитывались, популярнее не было никого в молодёжной прозе и среди авторов журнала «Юность». Кузнецов прославился повестью «Продолжение легенды», написанной им на основе собственных впечатлений, полученных за время работы на строительстве Братской ГЭС. А через несколько лет был напечатан его знаменитый роман-документ «Бабий Яр» о трагических событиях на оккупированной фашистами Украине.

Вот как через пятнадцать лет сам Кузнецов описывал перипетии с публикацией этого романа:

«Первоначальную рукопись этой книги я принес в журнал "Юность" в 1965 году. Мне ее немедленно – можно сказать, в ужасе – вернули и посоветовали никому не показывать, пока не уберу "антисоветчину", которую поотмечали в тексте. Я убрал важные куски из глав о Крещатике, о взрыве Лавры, о катастрофе 1961 года и другие – и официально представил смягченный вариант, в котором смысл книги был затушеван, но все же угадывался».

Однако и этого редакторам показалось мало. Все восторгались романом, расхваливали автора, но самостоятельно принять решение о публикации редколлегия журнала побоялась. Необходимо было выяснить мнение партийных органов. С другой стороны, не станешь же беспокоить ЦК по такому поводу – это вам не 30-е годы, когда Сталин сам почитывал романы. Единственный разумный выход – обкорнать роман, убрав буквально всё, что может вызвать недовольство высшей власти. После того, как Кузнецов отказался делать новые сокращения, случилось нечто совершенно невозможное в цивилизованной стране:

«Отдав рукопись редакторам, я не мог получить ее обратно. Дошло до дикой сцены в кабинете Б. Полевого, где собралось все начальство редакции, я требовал рукопись, я совсем ошалел, кричал: "Это же моя работа, моя рукопись, моя бумага наконец! Отдайте, я не желаю печатать!" А Полевой цинично, издеваясь, говорил: "Печатать или не печатать – не вам решать. И рукопись вам никто не отдаст, и напечатаем, как считаем нужным"».

Причина была в том, что идеологический отдел ЦК уже разрешил публикацию при условии изъятия некоторых глав, а потому назад хода уже не было. Кузнецов считал, что «дал добро» главный начальник над идеологией товарищ Суслов, однако выяснилось, что спасла роман находчивость Бориса Полевого:

«Решающим для "вышестоящих товарищей" оказался ловкий аргумент редакции, что моя книга якобы опровергает известное стихотворение Евтушенко о Бабьем Яре, вызвавшее в свое время большой скандал и шум».

После неоднократных сокращений текста, после битвы за сохранение названия роман в урезанном виде всё-таки опубликовали. Но дело стоило того – тираж «Юности» составлял два миллиона экземпляров. Затем «Бабий Яр» перевели на несколько языков, а Кузнецов стал популярным автором не только в СССР, но и за его пределами.

Однако на этом история с многострадальной книгой не закончилась. Настали новые времена, о «хрущёвской оттепели» все уже забыли:

«Компетентные люди мне говорили, что с книгой мне повезло, еще месяц-другой, и она бы не вышла. Книга вдруг вызвала гнев в ЦК ВЛКСМ, затем в ЦК КПСС, публикация "Бабьего Яра" вообще была признана ошибкой, переиздание запрещено, в библиотеках книгу перестали выдавать; начиналась