Модельный бизнес по-русски - Владислав Метревели

– А я весело работаю, но зато вообще не отдыхаю. – Лисову казалось, что он проявляет верх остроумия, и он хихикал, ерзая на стуле.

В этот момент в зале появились припозднившиеся участницы, которых НикВас привез для чествования. Их появление подвыпившая уже компания встретила аплодисментами и одобрительными возгласами. Тут же произнесли еще несколько тостов. Соня, смущенно улыбаясь, еще не осознавая степень опьянения решивших ее судьбу членов жюри, смотрела на всех, как на расшалившихся одноклассников: без одобрения, но внутренне любя и готовая раскрыть сердце и душу вчера еще незнакомым людям, меняющим ее жизнь прямо на глазах. Она даже попыталась произнести что-то вроде ответного слова под одобрительное сытое мычание, неуверенно подбирая обороты и придерживая второй рукой бокал, грозивший выпасть из немеющих пальцев.

Потом членов жюри и участниц развлекала местная гордость и знаменитость районного масштаба – похожий на Феликса Царикати певец. Он, может быть, смотрелся великолепно лет десять назад, когда завоевывал титул лауреата конкурса молодых исполнителей в Сочи. Портили же его скорее даже не старомодность туфель и не пиджак, слегка сборящий на спине (певец явно несколько усох с момента своего триумфа), а общее впечатление потертости, усугубленное лихорадочным взглядом алкоголика. Лисов представил, как катился вниз этот подававший надежды парень, как убалтывали его опрокинуть рюмку-другую за его же победу на любом банкете или застолье. Как потом он, несколько раз не сдержавший удары судьбы в виде неудачной записи дебютного альбома и поражения на другом, более внушительном песенном конкурсе, покатился по наклонной плоскости. Судьба ведь как дарит успех, так же легко его и отнимает, заменяет проходными периодами, проверяя на прочность кандидата в звезды, а если устоял – в маэстро, и все выше и выше – в патриарха, гуру, божество. «Феликс» спел несколько похожих одна на другую песен, как встарь подбрасывая и перехватывая микрофон то одной, то другой рукой, делая заученные, доведенные до автоматизма тысячекратным повторением жесты, довольно озирая зал с высоты небольшой сцены. Жалкое зрелище. Последние годы он пел в основном на свадьбах, иногда даже просто за стол и пойло, поэтому приглашение выступить на банкете для уважаемых гостей и участниц конкурса воспринял как великую честь. Он был, в общем-то, неплохим малым, этот «Феликс». Лисов вспомнил своих друзей, которые также пропали с горизонта. Это течение, кру говерть уносила его все дальше от тех лет, когда альбом Сарьяна вымаливался у администратора художественной выставки как раритет эпохи Средневековья.

Аккомпанировал певцу – или делал вид «под фанеру» – стоящий чуть в стороне, почти в углу сцены, музыкант, которого Лисов заметил только сейчас. Он держал гитару, как молодой Харрисон: высоко, почти на груди под горлом.

Лисов утонул в воспоминаниях о своем музыкальном прошлом. В школе он тоже играл на гитаре, подбирал аккорды, даже сочинял какие-то песни. До последнего времени не понимал, почему терпеть не может чужих концертов, живого исполнения даже известных музыкантов, по какой причине ему так не нравятся музыкальные клипы, почему предпочитает просто слушать магнитофонные записи… и вот недавно осознал: когда ты видишь, за какую струну дергает исполнитель, как вяло зачастую ударник обрабатывает свои барабаны, откуда выходят на сцену группы подпевки и подтанцовки, как движется кадык солиста, как морщится он, беря высокую ноту, и как работают осветители, становится скучно и неинтересно, пропадает таинство создания волшебной музыки. Может быть, это чувство появляется только у тех, кто сам отдал какую-то часть жизни процессу творчества. Да, в свое время, еще в институте, они с друзьями покуролесили, собираясь каждые выходные и сочиняя песни, как им казалось, в стиле находящихся на пике популярности Рода Стюарта и PINK FLOYD.

Он не задумывался о тех временах и не ностальгировал – времени не было. Живем в спешке и суете, по пять – восемь лет не видим друзей, не читаем давно купленные книги, оставляем на потом любимую музыку послушать… А время бежит и бежит, и вроде бы ушедшие тоже где-то рядом, просто не доехали до них, не дозвонились, тоже оставляя «на потом»…

Из транса его вывел голос НикВаса, возвещающего, что такси до гостиницы за ними пришли. Последнее, что он видел на конкурсе, перед тем как упасть на сиденье «Волги» с облапившей его Воблей, разгоряченной выпитым и подстольными прикосновениями, были Сонины глаза, полные слез и счастья, надежды и отчаяния.

– Ну что? Беспокоит что-нибудь? – Боров, вальяжно рассевшийся в кресле, приподнял брови, изображая искреннюю озабоченность и участие.

Кабинет его был обставлен роскошно. Массивный письменный стол на изогнутых ножках, с полукруглой столешницей и прямоугольником зеленого сукна по центру был заставлен всевозможными письменными принадлежностями, которые хозяин никогда не использовал по назначению, но дарил и любил именно за никчемность. Вертеть в руках ручки, карандаши и грызть их кончики он привык еще со школьной скамьи и неоднократно был наказываем за это учителями, что только укоренило в нем эту привычку. Расписные эмалевые яйца на золотистых ножках в рот не засунешь, но стол украшало сразу два подобных ювелирных чуда: синее и бордовое. В углу кабинета, том, который ближе к окну, был втиснут антикварный по виду шкаф с иссохшимися дверцами. Его старина подчеркивалась массивными металлическими полукруглыми скобами, за которые так и хотелось потянуть створки, чтобы услышать мучительно ласкающий слух скрип несмазанных петель. Только посвященные знали, что эта великолепная подделка, сколоченная руками китайских умельцев, куплена Боровом во время его недавнего вояжа.

Бронзовая люстра под потолком тоже навевала мысль о магазине антиквариата. Но хрустальные гроздья, свисавшие с металлических завитков, вроде бы были настоящими. Не стекляшками. Преломляя жар двухсотваттных свечей, они ярко освещали центр кабинета, оставляя по углам манящий полумрак, который вполне можно было развеять с помощью светильников под контрастными к общему тону кабинета белыми абажурами на бронзовых крутящихся стойках. Белым был и потолок, граничащий с шоколадными стенами посредством тонкой лепнины.

На полу раскинулся настоящий персидский ковер. При входе слева в нише стоял круглый стол для переговоров с тремя стульями, а справа – тумбочка с навороченной кофемашиной. Боров любил сам ухаживать за гостьями, наливая им ароматный напиток и спрашивая, сколько сахара положить. В ящичке под столешницей всегда лежала пара шоколадок. Боров предлагал сладости, а потом, сочувственно глядя на задыхающуюся от запаха и истекающую слюной старлетку, журил ее и подначивал: «Ну как же ты с такой любовью к калориям станешь в Высокой моде-то работать?»

На стенах, местами оклеенных темными тиснеными обоями, местами обшитых деревянными панелями, располагались несколько картин в богатых рамах. Их Борову доставали при распродажах из запасников известных галерей и на аукционах. Знающий вкус хозяина сотрудник офиса постоянно следил за всеми значимыми событиями в галерейной жизни Москвы, выписывал нужные журналы, общался на вернисажах с журналистами и художниками, а также собирателями картин и агентами. Так на стенах кабинета Борова появились подлинники Айвазовского и Саврасова, Федорова, Виноградова и Дубоссарского. Последняя занимала практически всю стену между столом хозяина и переговорным круглым столом и являла искушенному зрителю сцену встречи «Битлов» и советских рокеров эпохи застоя на фоне ярко-соломенного поля. Как ни странно, этот элемент интерьера не входил в диссонанс с антикварной его составляющей, а, напротив, подчеркивал тяжеловесность и дороговизну убранства, а также основательность хозяина кабинета. Даже непонятно, что оказывало большее впечатление на юных моделек при первом посещении Борова: картины, антиквариат или сам хозяин, грузно расположившийся в кресле и бросающий живые взгляды на ее грудки, коленки, ступни и талию.