Автоматная баллада - Андрей Уланов

Сугубо теоретически Эмма и Макс должны были расслышать больше меня — они-то стояли, опираясь на пол, прислонившись стволами к стенке, и, следовательно, доходящие с кухоньки вибрации воспринимали куда чётче. Увы и ах, они никакого желания пересказывать мне разговор не проявили, и я, со своей стороны, ответил им взаимностью — то есть просить не стал. Не хотите — не надо, дело ваше. Посмотрим, как дальше затвор провернётся.

Дальше явились полицаи — висевший на боку пристава Пётр-Петрович при виде моих упокойничков одобрительно лязгнул, а подойдя ближе, проскрипел что-то вроде: «Красиво сработал, молодой!»

Голос у него при этом был совершенно осипший. Видимо, на днях старику довелось хорошо пострелять — два-три рожка в хорошем темпе, не меньше, — и теперь он ещё с неделю будет харкать отпотевающим нагаром.

До сегодняшнего дня мы с ним толком знакомы не были, но я знал, что на похвалы старик скуп и даже подобная вроде бы по касательной пущенная фраза стоит немало. Что почти тут же подтвердила Ксюха[7]стоявшего рядом со мной полицая, тихо шепнувшая:

— Чётко сработал, парниша, сам «пэ-пэ» хвалит.

У меня даже промелькнула мысль: набраться наглости да и спросить у Пётр-Петровича, не слышал ли он про наших с Сергеем нанимателей чего-нибудь интересного. Наверное, и спросил бы — не будь в комнате Эммы и особенно угрюмо поглядывавшего из своего угла Макса. «АКМ» явно злился, и, в общем, я его понимал. Но раз уж твой хозяин такой лопух, что предпочитает полагаться на какие-то из консервы деланые ерундовины, а тебя, словно нашкодившего ребёнка, ставит в угол… извини, друг, однако это глубоко ваши с ним личные проблемы. И коситься при этом на всех с видом обиженного судьбой и миром — ей-же-ей, не стоит!

В итоге я всё-таки промолчал. Может, и зря — потому что уже на пороге, уходя, Пётр-Петрович глянул на меня с таким видом, словно…

…словно то ли ждал от меня чего-то, то ли всё же сам хотел что-то сказать — но тоже протянул до последнего момента, пока не стало слишком поздно.

Если это и впрямь было именно так, если мне этот его взгляд не почудился — получилось глупо, вслушиваясь в затихающие на лестнице шаги, подумал я.

— Хозяин Макса вам не доверяет, — неожиданно сказала Эмма.

— Что?

— Энрико не верит вам, — повторила чёрная винтовка. — Он считает, что эти двое приходили за вами.

Такой нелепости я не предполагал услышать даже от человека.

— За нами?

— Он убеждён, что их собственные враги ещё далеко позади. А значит…

— Мать-фреза, да какие ещё враги! Неужели он и в самом деле не понимает, что наличие золота в кошеле уже достаточный повод числиться во врагах у двух третей местного населения?!

— Энрико всё ещё рассуждает, как воин Храма, — неохотно произнёс Макс. — Там… откуда мы прибыли… среди разбойников нет безумцев, способных ради нескольких монет напасть на воина Храма.

— Там — это на обратной стороне Луны? — с сарказмом осведомился я. — Более близкое местонахождение столь трусливых бандитов лично мне вообразить сложно.

— Напрасно смеёшься. Храма опасаются все.

— Макс, три минуты назад в этой комнате толпились полицаи. Они тоже сумели внушить почтение жителям города и шести-семи близлежащих деревень, а также вселили священный ужас в сердца базарных торговцев. Однако редко выдается месяц, когда в их рядах не образуется новых вакансий — как ты легко можешь догадаться, вовсе не по естественным причинам. Хотя, — добавил я, — с другой стороны, что может быть для человека естественней, чем насильственная смерть?

— Сколько врагов убивают ваши полицаи за каждого своего?

— Вообще-то, — с лёгким недоумением отозвался я, — если подобную статистику кто и ведёт, то разве что Пётр-Петрович или Опанас — пистолет полицмейстера.

— А всё же?

— Макс, ну откуда мне знать? Сколько надо, столько и положат.

— Полтора года назад, — тихо сказала Эмма, — в посёлке Ясные Ключи были убиты два воина Храма. Ясные Ключи считались крепким посёлком… а через месяц там остались только кучи пепла на месте домов.

Если бы это сказал человек, я не дал бы за его слова и донца от гильзы. За двух вояк уничтожить целую деревню… подобного я не мог припомнить даже в первые послевоенные — самые безумные — годы, когда убивали, случалось, и за суточный паёк… и даже за ополовиненный. Технически, разумеется, в этом нет ничего сложного, хлипкие деревенские частоколы, способные остановить зверьё, но не боевую дружину; артбатарея или танковая рота справится с задачей в считаные минуты, а дальше? Расстрелянную скотину можно съесть лишь раз, туша коровы не даёт ни молока, ни телят, а убитые крестьяне не платят дань.

— Но… зачем?.

— Чтобы внушить почтение.

— Не понимаю, — честно признал я. — Какое почтение может внушить столь идиотский поступок?

— Эмма выбрала не совсем правильное слово, — сказал Макс. — Не почтение. Страх. Ужас.

— …а также Фобос, — подхватил я, — Деймос, Террор и Эребус! По-моему, подобными методами если и можно что-либо внушить, так исключительно лишь желание поскорее избавиться от столь опасных соседей. Это же… как позволить бешеным белкам свить гнездо на крыше.

— У нас не водятся бешеные белки, — отозвалась Эмма полминуты спустя. — Но, если я правильно поняла твой пример… именно это и произошло.

Будь я человеком, пожалуй, охарактеризовал бы своё текущее состояние как растерянность, причём граничащая с оторопью. Нет, я не сомневался, что Эмма и Макс излагают реальные факты, выдумать столь невероятную ложь попросту невозможно, но…

Может быть, всё дело в близости к океану? Если уж болотники тупеют от своей жижи, то сколь угнетающее воздействие на мыслительные способности людей способна оказывать чудовищная масса воды?

Я лечу напролом сквозь бескрайнюю синь,

У меня под крылом 50 Хиросим,

У меня под крылом Архимедов рычаг,

Я могу хоть сейчас мировую начать!

Сергей

— Дурак ты, щенуля, — задумчиво глядя на пивную кружку перед собой, произнёс Евграфыч. — А я-то тебя за умного держал.

Они сидели в подвале «Ослика», в углу, и после уличного пекла шедшая от камня прохлада словно выдергивала из Сергея какой-то неощутимый внутренний стержень. Ему хотелось, забыв обо всём на свете, прижаться спиной и затылком к стене… зажмуриться… неторопливо поднести к лицу кружку с ледяным, до ломоты в зубах, пивом. Отхлебнуть — сначала пену, — затем провести заветной посудиной по щекам, прижаться лбом… ещё раз отхлебнуть, с трудом сдерживая стон удовольствия. И только потом приоткрыть один глаз и лениво глянуть — пока ещё только издалека глянуть, примериваясь, — на блюдо, до краёв наполненное жареными стрекотухами.