Мой ответ - нет - Уилки Коллинз

Выяснилось, что сэр Джервис по необходимости был вынужден нанять другого секретаря в отсутствие Эмили. Но ему нужно было еще одно лицо для его литературных занятий в Лондоне. Он имел причину полагать, что открытия, сделанные современными путешественниками в Центральной Америке, время от времени помещались в английских газетах, и желал иметь копию таких статей, которые найдутся в газетах, находящихся в читальне Британского Музея. Если Эмилия захочет помогать ему, оставаясь в столице, ей стоит только обратиться к его книгопродавцу в Лондоне, который будет выплачивать ей надлежащее вознаграждение и окажет всякое содействие. Затем следовали имя и адрес книгопродавца, и на том и кончалось предложение сэра Джервиса.

Эмили положила в сторону послание и углубилась в чтение письма Сесилии.

«Я совершаю небольшую экскурсию из Энгадина. Две очаровательные спутницы заботятся обо мне, и мы, может быть, доедем до озера Комо.

Моя сестра (здоровье которой уже очень поправилось), осталась в Сен-Морице со старой гувернанткой. Как только я узнаю точно, куда мы направимся, я напишу к Джулии, чтобы она пересылала мне все письма, какие придут в мое отсутствие. Для моего счастья в этом земном раю недостает только известия от моей дорогой Эмили.

Пока мы остановились на ночь в каком-то интересном месте, название которого я забыла; и вот я в своей комнате, пишу вам наконец — и умираю от нетерпения узнать, бросился ли сэр Джервис к вашим ногам и предложил ли сделаться леди Редвуд с великолепным обеспечением в свадебном контракте.

Но вы ожидаете узнать, кто мои новые друзья. Милая моя, одна из моих подруг после вас, самое восхитительное существо на свете. Общество знает ее как леди Дженивей. Я называю ее уже просто по имени: Дорис. Она отвечает на мои чувства.

Если мне есть чем-нибудь гордиться, то только своим удивительным аппетитом. И если есть у меня страсть, то ей имя пирожное. Тут опять леди Дорис отвечает на мои чувства. Мы сидим рядом за табльдотом.

Боже мой! Я забыла помянуть ее мужа! Они обвенчаны более месяца тому назад.

Лорд Дженивей — тихий, скромный человек, и развлекается следующим образом. Он повсюду носит с собой маленький оловянный ящик, с отверстиями для воздуха в крышке. Он рыщет между кустами, под скалами, за старыми деревянными домами и, когда поймает какое-нибудь отвратительное насекомое, от которого мороз подирает по коже, то краснеет от удовольствия, глядит на свою жену и на меня и говорит: „Вот это я называю приятно провести день“.

Никогда, Эмили, не ела я такого гнусного, отвратительного, дурного обеда, который нам дали в гостинице в первый день. Спрашиваю вас, терпелива ли я; прошу вас вспомнить те случаи, когда я выказала необыкновенное самообладание. Милая моя, я еще держалась, пока не принесли пирожное. Я попробовала эту гадость и самым отвратительным образом нарушила благоприличие за столом. Мой носовой платок, мой бедный невинный носовой платок, принял обратно все это отвратительно кушанье. Наши соседи за столом увидели, что сделала я. Грубые мужчины захохотали. Милая молодая новобрачная, искренно сочувствуя мне, сказала: „Вы позволите пожать вам руку? Я сделала именно то же, что и вы, третьего дня“. Таково было начало моей дружбы с леди Дорис Дженивей.

Мы две решительные женщины. Я хочу сказать, что она решительна, а я подражаю ей — и мы приобрели себе право обедать так, как желаем, — причем приобрели себе союзника — главного повара.

Этот интересный человек — бывший зуав во французской армии. Он сознался, что варварский вкус англичан и американцев так обескураживал его, что он потерял всякую гордость и удовольствие заниматься своим искусством. В подтверждение своих слов он привел в пример двух молодых англичан. Прислуга передавала повару, что джентльмены недовольны завтраком, особенно яйцами. Уязвленный, он употребил все свое искусство на приготовление яиц. Яйца, à la tripe, au gratin, à l’Aurore, à la Dauphine, à la Poulette, à la Tartare, à la Vénitienne, à la Bordelaise и так далее, и так далее. Но два молодых господина по-прежнему были недовольны. Бывший зуав, взбешенный, обесславленный как мастер, потребовал объяснения. Чего, ради Бога, желают они на завтрак? Они желали яиц всмятку и копченых селедок. Он не мог не выразить своего презрения к английским понятиям о завтраке в присутствии дам. О, Эмили, какие обеды имели мы в нашей комнате, после того как наладили отношения!

Да, вот еще — я расскажу вам об одном молодом, красноречивом пасторе!

В первый раз, как мы появились за общим столом, мы приметили очень большое уныние между дамами. Не попытался ли какой-нибудь отважный господин влезть на гору и не свалился ли оттуда? Не получены ли неприятные политические известия из Англии, поражение консерваторов, например? Не сделался ли переворот в модах в Париже, и все наши лучшие наряды не сделались ли никуда негодны? Я обратилась за разъяснением к единственной даме, которая из всех присутствующих одна была весела — к моему другу Дорис, разумеется.

— Какой день был вчера? — спросила она.

— Воскресенье, — ответила я.

— Из всех грустных воскресений, — продолжала она, — это было самое грустное во всем календаре. Мистер Майлз Мирабель говорил свою прощальную проповедь в нашей временной капелле наверху.

— И вы еще не оправились?

— У нас у всех разбито сердце, мисс Вайвиль.

— Я спросила, какого рода проповеди предпочитает мистер Мирабель. Леди Дженивей сказала: „Придите в нашу комнату после обеда. Предмет слишком печален, чтобы рассуждать о нем на публике“.

Она сначала познакомила меня с преподобным джентльменом — то есть показала мне его фотографии. Было два портрета. Один представлял только его лицо. Другой изображал его во весь рост в сутане. Каждая дама из его прихожанок получила, как прощальный подарок, эти две фотографии. „Мои портреты, — не без юмора заметила леди Дорис, — единственные целые экземпляры. Другие все испорчены слезами“.

Вы теперь ожидаете описания наружности этого очаровательного человека? То, чего не сказала мне фотография, моя приятельница дополнила рассказом. Вот результат: он молод — ему нет еще и тридцати. Черты его лица нежны; глаза голубые, руки красивые, а перстни еще красивее. А какой голос, какие манеры! Его прелестные светлые волосы густо рассыпаются по плечам; а его глянцевитая волнистая борода доходит до нижних пуговиц жилета.

Что вы теперь думаете о преподобном Майлзе Мирабеле?

Жизнь и приключения нашего очаровательного молодого пастора служат красноречивым доказательством святой терпеливости его характера; от таких испытаний изнемог бы обыкновенный человек (пожалуйста, заметьте, что в этом месте леди Дорис говорит языком его обожательниц, а я передаю слова леди Дорис).

Он был клерком у стряпчего — и несправедливым образом лишился места. Он читал публичные лекции о Шекспире — и на них никто не бывал. Он был секретарем странствующего общества концертов — и был обманут несостоятельным содержателем. Он вел переговоры об устройстве иностранных железных дорог — и был отставлен бессовестным министерством. Он был переводчиком в издательской конторе — и объявлен неспособным. Он прибегнул к драматической критике — и развращенный издатель отказал ему. Разочаровавшись во всем, он, наконец, принял духовный сан — не без протекции влиятельных друзей. О, счастливая перемена! С этой минуты его труды сделались благословенны. Уже два раза ему дарили серебряные чайники, наполненные соверенами. Куда бы он теперь ни отправлялся, драгоценное сочувствие окружало его; и на многих семейных обедах для него всегда был готов прибор. Теперь он отозван в Англию — по приглашению значительного духовного сановника, предпочитающего теплый климат. Ему достался деревенский приход, отдаленный от городов и находящийся в пасторальном уединении. В той глубинке проживают одни овцеводы. Да окажется достойным стада пастырь!