Синдром Кандинского (сборник) - Андрей Васильевич Саломатов

подняла его на ноги и только сейчас заметила на полу разлетевшуюся на части стеклянную саблю. Хорошенько отшлепав сына, она отобрала у него осколок и тщательно осмотрела руку сына. В этот момент к ним подошел бледный, испуганный Иван. Сорвавшись, он надавал Сашке подзатыльников, накричал на жену за то, что она совершенно не смотрит за ребенком, и после этого ещё долго не мог успокоиться — ходил по комнате и разглагольствовал, как надо воспитывать детей.

До вечера в доме все было тихо и спокойно. Саша играл, его мать остаток дня посвятила уборке, приводя в порядок дом после зимы. Поужинав разогретой картошкой, каждый занялся своим делом. Иван достал из чехла ружье, разломил его, заглянул в стволы и загнал туда по патрону. До конца этих ненормальных суток оставалось чуть меньше трех часов. День измотал Ивана постоянным ожиданием несчастья, время тянулось чудовищно медленно, и Иван чувствовал, что все решится в ближайшие два часа. Он был готов ко всему: к нападению волков, вооруженных грабителей и космических пришельцев. Ему даже хотелось, чтобы наконец появился тот, кто, по замыслу рока, должен сыграть главную роль в финальном акте. Он был готов встретить его, кем бы тот ни оказался, и сорвать спектакль. Иван так долго и напряженно ждал появления злодея, что, когда в дверь постучали, он чуть было не пальнул в неё из обоих стволов. Внутри у него похолодело, ноги сделались ватными, и он хрипло крикнул жене:

— Открой и сразу отходи!

За дверью оказалась соседка, которая, увидев в окнах свет, зашла посмотреть, свои ли пожаловали в такое раннее для дачников время.

Услышав её голос, Иван несколько раз глубоко вздохнул, тряхнул головой и, перекрестившись, чего раньше за ним не наблюдалось, встал и вышел в сени. Он поздоровался с соседкой, когда она уже вошла, вместе они направились в дом, а когда вошли в ярко освещенную комнату, застыли у порога, онемев от ужаса. Саша сидел на диване и, зажав ружье между ног, заглядывал в черные дырочки стволов. При этом пальцами ног он елозил по дужке, прикрывающей курки.

Молчание длилось не более двух секунд, а Ивану показалось, что прошло по меньшей мере часа два. Глядя на сына, он чувствовал, как обесцвечиваются его волосы, к горлу подступила тошнота, сердце бухало неровно и так больно, словно в груди у него колотился острый осколок льда. Наконец жена Ивана тихо выдохнула:

— Сашенька, не трожь…

— Положи, милый. Положи, — поддержала её соседка.

— Я хочу посмотреть, — ответил Саша и, заметив ужас на лицах взрослых, испугался сам. Он медленно отвел от себя стволы и прислонил ружье к дивану, как оно и стояло.

Полчаса после этого Иван не мог прийти в себя. В голове у него что-то жужжало, руки и ноги тряслись мелкой противной дрожью, а в памяти снова и снова всплывали слова бабки: "Я в воскресенье зайду за ним".

Кое-как двум женщинам удалось привести Ивана в порядок. Они поставили чайник, собрали на стол, а пока чай закипал, соседка сбегала домой и принесла бутылку самогона.

Где-то в половине двенадцатого Сашу уложили спать. Иван, слегка захмелевший после двух рюмок, минут пять посидел с ним на краю кровати. Саша ныл, что не хочет спать, что боится оставаться один, а Иван уговаривал его, мол, они рядом, в соседней комнате, и теперь уже точно ничего не случится.

— Все, — без всякой радости сказал он, — день прошел. — Уходя, он дал сыну конфету, похлопал его по хилому детскому плечику и хорошенько укрыл одеялом.

Саша уснул быстро. Он лежал с открытым ртом на боку и тихонько посапывал. Затем, без трех минут двенадцать, Саша перевернулся на спину и тяжело вздохнул. На улице завывал ветер, на керосинке шумел ещё раз поставленный чайник, и никто из взрослых не слышал, как за дверью на кровати сучит ногами Саша, который во сне вместе с воздухом втянул в легкие недососанную конфету.

— Вот так, Ниночка, — закончил Антон.

— Это правда было? — через некоторое время ошеломленно спросила Ниночка.

— Я всегда рассказываю только правдивые истории, — ответил Антон. Конфеты не надо в постели сосать. Ну теперь-то ты поняла, что судьба не тетка?

— Да ну вас, — с некоторым облегчением сказала Ниночка и встала. — У меня до сих пор коленки трясутся. Не надо больше рассказывать мне такие страшные истории.

— Не буду, — пообещал Антон. — Обещаю рассказывать тебе только веселые истории. Вот сегодня на корабле я расскажу тебе, как я целых три месяца работал скрипачом в оркестре. У них не хватало людей, и я должен был сидеть со скрипкой в руках, изображать музыканта за восемьдесят рублей в месяц. Ты не передумала взять меня показаться?

— Нет, — ответила Ниночка. — А вы что, не умеете играть на скрипке?

— Ты так спрашиваешь, будто не уметь играть на скрипке — это что-то неприличное. Да, не умею. Зато я хорошо играю в карты, умею колдовать и могу приготовить приворотное зелье. Отворотное тоже. Нужно?

— Себе приготовьте, — ответила Ниночка. — От вас же ушла жена.

— Ушла, — несколько смутившись, ответил Антон. — Но мне оно не поможет. Приворотное зелье не действует на тех, кто прожил вместе больше десяти лет. Здесь не приворотное нужно, а машина времени, а ее-то как раз у меня и нет. Память, она штука противная. Там такое хранится, что любое зелье превращается в воду. Ладно, Ниночка, черт с ним, с приворотным. Когда грузиться на корабль?

— Если вы точно решили, давайте встретимся у причала в семь вечера. Нас там, наверное, будет много. У друга Зураба день рождения, а это значит, что мы устроим танцы.

— Стало быть, и корабль, и бал, — сказал Антон. — Заметано.

— Тогда я побежала, — сказала Ниночка. — Мне ещё надо в магазин и на вокзал за газетами.

После ухода Ниночки Антон побрился, зная, что после укола он забудет это сделать, позавтракал принесенными пирожками, а потом достал из кейса стерилизатор. Последнее время он все чаще задумывался о том, что его ждет в ближайшем будущем, и ответ на этот в общем-то простой вопрос мучил его своей незамысловатой однозначностью. В нем как бы боролись два человека. Один требовал, чтобы он избавился наконец от этой зависимости и необходимости таскать с собой металлический стерилизатор, другой боялся перемен, боялся того разумного, ограниченного реальностью мира, который он когда-то покинул. Оба они приводили одинаково весомые доводы. Если первый рисовал страшные картины будущего, причем уговаривал его знакомыми, штампованными фразами, взятыми из популярных брошюр о наркомании, то второй пугал не менее страшными вещами — беспросветным