Храм мотыльков - Вячеслав Прах

– Нет. Брось, пожалуйста, носки на пол. Мне неприятно.

– Тебе неприятно, что я взял в руки твои носки или что они пахнут?

– И то, и другое. Чего тебе?

Фредерик бросил носки на пол и присел на кровать Дона.

– Я знаю, это может прозвучать странно, но я очень сожалею, Дон, что уделяю тебе так мало времени.

Лицо Дона снова выразило какую-то непонятную эмоцию.

– Ты разговариваешь, как робот.

– Что ты имеешь в виду?

– «Что ты имеешь в виду?» – передразнил его юноша. – В твоем голосе нет никаких эмоций, он ровный, как у ведущих теленовостей или роботов из фильмов. Ты – не настоящий, понимаешь?

– Понимаю, – согласился, недоумевая, Фредерик. – Я разговариваю, как робот.

– Вот, снова! – вскрикнула маленькая кареглазая копия человека, который был похож на робота.

– Хорошо, не буду так.

Доктор Браун находился в каком-то замешательстве. Он совершенно не понимал своего сына.

– И снова ты говоришь, как кусок железа. Хватит.

Отец заткнулся, и наступила пауза.

– Зачем ты пришел по-настоящему? Тебе нужно мне сообщить какую-то плохую новость?

– Нет, ты что? Я пришел, чтобы спросить, как у тебя дела, и пожелать тебе спокойной ночи.

– Спокойной ночи? Ты что, с неба свалился, па? Когда это ты мне желал спокойной ночи?

– Никогда.

– Вот и не желай. Не надо мне этого, всех этих сента… Сенти…

– Сантиментов, – поправил его отец.

– Да, их самых. Не надо мне желать спокойной ночи, надо мной смеяться все будут в школе.

– А мы никому не скажем.

– Это как ходить с вонючими ногами, сначала никто не знает, у кого ноги воняют, а когда наступает урок физкультуры и нужно идти в переодевалку, всем становится все понятно.

– Я куплю тебе средство, скорее всего, у тебя грибок. Будешь мазать два…

– Папа, ты что – тупой? Даже роботы в фильмах учатся думать и чувствовать мир.

– Кто тебя научил этому выражению, Дон?

– Я не буду с тобой разговаривать, уходи.

«Так, доктор Браун, ты пообещал себе оставить себя в больнице. Ну же, сбрось с себя халат и поговори, как отец с сыном, а не как психиатр с душевнобольным. Ну же!» – начал себя подбадривать Фредерик, сделав глубокий вдох и выдох.

– Я тупой, потому что не уловил твою метафору? Сравнение?

– Я знаю, что такое метафора.

– Дон, я даже не сомневался в этом. Ты ведь хотел мне сказать, что независимо от того, будем мы с тобой скрывать, что я желаю тебе доброй ночи, или не будем, рано или поздно об этом узнают твои школьные това… друзья – парни с девчонками. Потому что ты начнешь проявлять во внешний мир свои эмоции и чувства. А потом, есть большая вероятность кому-то проболтаться, с чего это все началось.

Я верно тебя понял?

– Да, робот.

– Хорошо. Я могу предложить тебе сделку. Ты не приносишь наши с тобой, как ты сказал, сантименты в школу, а я тебе буду рассказывать одну интересную историю в день перед сном о своих пациентах.

– А наши с тобой сантименты начнутся и закончатся только на «спокойной ночи» или еще что-нибудь? А то я слышал от одних ботаников, с которыми никто в нашем классе не дружит, только они сами между собой, что их отцы целуют в лоб перед сном и говорят им что люб… любя… Фу, меня сейчас вытошнит.

– Что стало причиной того, что ты считаешь это отвратительным? Я тебе скажу, Дон, как старший товарищ, что с этими детьми никто не дружит не потому, что их целуют перед сном, а потому, что других детей не целуют. Они – белые вороны, которых стоит теперь загадить. Это я тебе скажу по-взрослому. Если бы всех детей в твоем классе целовали родители, а одного мальчика или девочку – нет, то жертвой тотальной нелюбви и неприязни в твоем классе стала бы она или он!

Но ты совершенно прав, что о таких вещах лучше не упоминать в разговоре. Пусть все в твоем классе дышат ароматом хорошенько пропотевших упаренных ног, раз они никогда не чувствовали запах самого хорошего в мире сыра. Ног, которые мы, кстати говоря, вылечим запросто. Мазь! И на пороге раздевалки не нужно будет больше переживать.

Договорились?

– Да. Я уже не могу дождаться твоей истории. – Дон впервые за весь вечер улыбнулся, на его лице читалась радость предвкушения.

– Отлично.

Фредерик долго сомневался, стоит это делать сейчас или нет. Или, может быть, это сделать завтра, когда наступит удобный момент, скажем, прощание перед школой.

Доктор Браун подсел немного ближе к своему маленькому мужчине, изо всех сил обнял его голову и прижал к своей груди. Его сердце билось с такой силой, что, казалось, Дону сейчас больно оттого, что грудь отца ритмично бьет в его ухо. Но Дон молчал. Он даже не пошевелился. И на мгновенье, спустя минуту, а может быть, даже две, когда эмоции начали стихать, а сердце вошло в свой прежний привычный ритм, доктор Браун прислушался, дышит ли Дон.

Он дышал, только дышал тихо, чтобы вдруг не всхлипнуть случайно. Он чувствовал своего отца тихо, чтобы ему не становилось стыдно перед ним за свои чувства.

Дона никто никогда не обнимал. Никто! Несколько раз его били в школе по лицу, один раз его поцеловала одноклассница, в которую он был тайно влюблен, поцеловала смачно, в щеку, за то, что он дал ей списать. Девушки не любят жадных мужчин. Дон шел верной дорогой. Но даже вкус собственной крови и вкус самого сладкого поцелуя в мире ни за что бы не сравнились в эти минуты с тем, как его сейчас обнимал отец.

Самый родной в мире человек, который не знал о нем совсем ничего и никогда ранее не стремился узнать; отец, который в силу своего отсутствия мог бы быть великим летчиком и разбиться на самолете, всю свою жизнь совершая мертвую петлю, а умерев от недостатка любви к собственному сыну, которого оставил когда-то на земле.

Дон вытер слезы о рукав своей рубашки и улыбнулся как ни в чем не бывало.

– Хорошо так внутри, тепло. Жаль, что ты только на время можешь становиться живым, робот.

Фредерик ничего не ответил, но почувствовал, как внутри загорелся огонь. Его железные, вечно холодные руки сегодня были теплыми. «Все дело в кровообращении», – сказал бы он еще вчера. Но сегодня он сказал: «Я не робот».

Но сказал это только себе, так как Дону это следовало не сказать, а доказать.

– Давай не висни, па. Рассказывай свою историю.

Фредерик улыбнулся и начал свое повествование.

– Я сегодня встречался с мальчиком-аутистом. Ему больше двадцати лет.

– А кто такой аутист?

– Аутист, Дон, это человек, которому больно находиться в этом мире. Взаимодействовать с миром. Многие врачи несерьезно относятся к этому заболеванию, хотя эти прекрасные цветы больными назвать язык даже не поворачивается. Они альбиносы, понимаешь? У них нежная чувствительная кожа, и они совершенно не подготовлены к этому миру.