Последний сторож - Януш Гловацкий

Восемнадцать лет я его ждала. Носила черные платья, не втыкала в волосы цветов, оправила в рамку засушенную розочку, ту самую, которую Дарио подарил мне на рынке, и повесила ее под портретом матери, и со всей своей неизрасходованной женской страстью ждала, сознавая, что могу открыть перед ним врата рая.

В марте, когда подходил к концу девятнадцатый год ожидания, кто-то ненароком вскользь упомянул, что встретил Дарио в Сан-Франциско. Что в мексиканском районе он держит ресторан «Вива Мексика» и что у него жена и трое детей. Сперва я только рассмеялась, потому что не поверила, но когда человек поклялся мне гробом матери, надела новое платье из красного шелка, лакировки на шпильках, тонких как острие ножа. Взяла паспорт с искусно подделанной американской визой и, ни слова не сказав брату, отправилась в путь.

Эта его забегаловка снаружи выглядела еще более-менее прилично, но когда я прочитала вывешенное в окне меню и заглянула через стекло внутрь, сразу поняла — обыкновенная заплеванная столовка. В баре напротив я выпила два стаканчика текилы в ожидании, пока он выйдет. Ждала то ли четыре, то ли пять часов кряду, но что такое пять часов по сравнению с девятнадцатью годами!

Дарио вышел около шести. Увидев меня, побледнел как скатерть, глаза у него сделались квадратными, а рубаха стала мокрой от холодного пота. Волосы его слегка поседели, но талия по-прежнему была тонкой, как у куколки. Его так и затрясло, он что-то залепетал, потом, совсем как тогда, восемнадцать лет и девять месяцев назад, потерял дар речи, но я сказала, чтоб он так уж сильно не убивался, что я тут проездом и неофициально — брат не в курсе, — а у меня муж и трое детей. Он еще немного потрясся, но постепенно пришел в себя и стал уверять, что думал обо мне дни и ночи напролет все эти годы, но вернуться боялся. Клялся и божился, что написал мне по меньшей мере шестьдесят писем, но, видно, они затерялись. Известно, как работает почта; и прибавил, что один-одинешенек на свете, так и не женился, что все еще меня любит, и стал уговаривать пойти с ним выпить рюмочку. При этом он все время оглядывался по сторонам, наверно со страху, что в любую минуту могут появиться его жена и трое детей.

Сославшись на то, что у меня очень мало времени, я все же согласилась выпить с ним чашечку кофе. Я решила это еще раньше: поблизости был «Старбакс»,[9]совершенно пустой, что входило в мои планы. Мы заказали кофе o’le,[10]который оказался препоганейший, как это водится у американцев. Потом он взял меня за руку, и мы немножко повспоминали прежние времена, а когда у него начал заплетаться язык, слипаться глаза и голова падать на грудь, я отвела его в туалет. Туалеты в «Старбаксах» — единственное, что там на уровне. Почти всегда две кабинки, просторные и хорошо освещенные. Я не позволила ему упасть на пол, а усадила на толчок, удобно прислонив спиной к стенке. Он спал как младенец, пока я стягивала с него штаны и трусы. Представляете, мистер Куба, на нем были точно такие же трусы от Кейна, как те, что сегодня утром я вам постирала. Я вынула из сумочки все что требуется и, стараясь особо не глядеть, чтобы не оскорблять природную застенчивость, отрезала ему то, о чем мечтала все эти девятнадцать лет, ворочаясь в своей холодной постели.

Вытерев слезы, я наложила повязку. Проделала я все так аккуратно, что на пол не попало ни капельки крови. В соседней кабинке какой-то мужчина облегчался, распевая во весь голос, но Дарио даже не шелохнулся. Ничего удивительного, я всыпала ему в этот отвратительный кофе о’le столько снотворного, что оно могло бы усыпить целое стадо слонов. Потом я натянула на него эти самые трусы и брюки, застегнула молнию и, уходя, поцеловала на прощание в губы.

Да, каюсь, так все и было, мистер Куба, но вы не должны меня ревновать: Дарио — единственный мужчина, которого я поцеловала в губы. И всего только два раза. То, что отрезала, я положила в целлофановый пакетик и залила спиртом. Вон он, посмотрите, висит там на стене рядом с засушенной розочкой под портретом моей матери.

Так закончилась моя единственная большая любовь, то есть единственная до того момента, пока я не увидела вас в зале ожидания в аэропорту. Но вас наверняка интересует, как я попала в замок. Сейчас расскажу. Все последующие годы я искала забвения в готовке, выдумывала все новые и новые рецепты, соединяя несоединимое: бараньи ребрышки с крабами, омара со свининой, — и страдала. Самое интересное, Дарио никогда больше не дал о себе знать. Я была так несчастна, что почти не замечала, как в картеле Карильо Фуэнтеса одна беда стала догонять другую. Сперва провели чистку в полиции и арестовали не только моего среднего брата, но даже самого генерала Хесуса Ребельо. Сразу после этого Амадо Карильо Фуэнтес, меняя себе лицо, как он это делал каждый год, внезапно умер во время пластической операции. Вслед за этим киллеры братья Авеллано Феликс застрелили Антонио и показали новому шефу полиции тайник на Ранчо-де-ла-Кампанья, где была закопана добрая сотня гостей из моего ресторана. Это наделало много шуму, ресторан прикрыли, начались аресты. Мне удалось выпутаться только благодаря тому, что все свои сбережения, драгоценности и мебельный гарнитур я подарила жене нового начальника полиции.

И снова я, как много лет назад, вернулась в свою лачугу, распугав табуны крыс, нескольких змей, стайку летучих мышей и полчища пауков. А тут к нам приехал мистер Кейн с телевидением. В Хуаресе я была живой легендой, поэтому неудивительно, что он захотел взять у меня интервью для своих новостей. Я угостила его скромным обедом, подав всего лишь креветки в чесночном соусе с гарниром из шпината, буррито из цыпленка под сыром, завернутое в кукурузные тортильи и политое зеленым соусом, рис со свежими помидорами и зеленым салатом, а также рассказала ему, разумеется вкратце, то, что рассказала сейчас вам. Он пришел в такое восхищение от меня и моей лачуги, что, когда начал строить этот замок, велел перенести сюда целиком мою хибарку вместе со мной.

Но лучше не теряйте времени понапрасну, мистер Куба, а, как я вам велела, отправляйтесь без промедления на аэродром и отыщите там Педро. Каждая секунда дорога. Теперь, когда я снова нашла большую любовь, предупреждаю: во второй раз сломать себе жизнь я не позволю.

Тронутый до глубины души рассказом кухарки о превратностях судьбы, так жестоко с ней обошедшейся, я помчался сломя голову, мечтая только об одном — поскорее сесть в поезд: погоня за свиньей вконец меня измотала. Но поезда уже не ходили, пришлось переть на своих двоих по шпалам. По дороге, столкнувшись с чумазыми, похожими на всех чертей сорванцами, я хорошенько их отругал, что, мол, кухарка ждет-беспокоится, и снова рванул. Не чуя ног, успел-таки в последний момент. А там — просто жуть: глядеть было тошно на то, что осталось от шикарного аэропорта. Сдвинутые со своих мест регистрационные стойки, валяющиеся повсюду консервные банки, пустые бутылки, брошенные чемоданы, расколотая в щепки мебель, зияющий дырами потолок и застрявшие там и сям стальные детали, наверняка обломки не сумевших далеко улететь самолетов. А на взлетной полосе стоял вроде как последний из них. Двигатели ревели, а возле наматывал круги один-единственный пассажир. Тощий, высокий, с бачками и усиками, черными как смоль. В отутюженном, с иголочки костюме и шикарной шляпе. На шее у него раскачивался католический крест, а из кармана торчал требник. Как заведенный он кружил на месте, заламывая руки, а стюардесса с трапа в который раз предупреждала, что дольше они ждать не могут. По описанию кухарки все сходилось, поэтому я подбежал к нему и спросил, не Педро ли он. Схватив меня за лацканы пиджака, да так, что я заболтал ногами в воздухе, он прорычал, перекрикивая гул реактивных двигателей, нет ли у меня от нее известий. И откуда только сила взялась в этих его худых, как палки, руках! Я без проволочек признался, что да, есть весточка от кухарки, и стал его умолять от своего и кухаркиного имени обвенчать нас, соблазняя дармовым угощением. Он опустил меня на землю и с досадой махнул рукой, и в этот самый момент миниатюрная стюардесса, блондинка в черно-золотой униформе с надписью «Caine’s airlines», заорала, разозлившись уже не на шутку, что они сию минуту взлетают. Педро вырвался, хотя я держал его мертвой хваткой, и взбежал по ступенькам трапа. В голове у меня пронеслось: эх, не догадался я прихватить с собой пуделя, он бы вцепился ему в штанину, и вдвоем мы б его, возможно, удержали. Но песик обожрался свинячьими потрохами и, когда я уходил, лежал на брюхе и икал, так что пользы от него скорей всего никакой бы не было. Тем временем Педро влетел в салон, стюардесса захлопнула дверцу, и самоходный трап медленно отъехал. Однако не успели еще черные мысли целиком мною завладеть, как дверца вновь отворилась, и у меня на глазах Педро сцепился с бортпроводницей. Правда, схватка продолжалась недолго: куда ей с ним тягаться, когда я не сумел справиться. Затем, рискуя свернуть себе шею — трапа-то не было, — он спрыгнул и полетел вниз, размахивая руками, как ветряная мельница, причем издалека было видно, что бедолага не в себе, вконец отчаялся и не знает сам, чего хочет. Он побежал, что-то выкрикивая на ходу, но слова заглушал рев реактивного самолета. Я же бросился за ним вдогонку, с облегчением и в полной уверенности, что на твердой земле далеко он от меня не убежит. Однако когда я его уже почти настиг, он вдруг завертелся волчком и припустил обратно к самолету. А тот уже оторвался от земли, сбив воздушной волной с головы Педро его шикарную шляпу. Тогда он ни с того ни с сего, словно я был в чем-то виноват, бросился на меня с кулаками и принялся дубасить по голове. Но быстро очнулся и начал извиняться, чтобы я не обращал внимания, он вовсе не хотел меня обидеть, просто он очень несчастлив, и, мол, я не представляю, что он может вытворить в состоянии депрессии. Я вежливо ответил, что догадываюсь. Он учтиво меня поблагодарил, официально представился, назвавшись Педро Ланцини, и объяснил, откуда растут ноги такого его поведения. Дело в том, что он со своей возлюбленной договорился лететь этим последним самолетом. Тут у него слезы снова закипели в глазах, и он с ходу попросил меня засвидетельствовать, что ждал до последней минуты. А следом признался, что недалек от мысли покуситься и лишить себя жизни, поскольку его переполняют дурные предчувствия. Я как умел стал его утешать, что, мол, всякое могло приключиться, но закончится все хорошо и женщинам, что ни говори, иногда можно верить. Взять, к примеру, меня: я сам не далее как вчера лично повстречал добропорядочную женщину и при его посредничестве намерен соединиться с ней брачными узами; при этом я выразил готовность помогать ему в чем угодно, что только придет в его голову, и опять пригласил на свадебный обед. Педро поблагодарил, глянул вверх на самолет, который был уже высоко и казался маленькой точкой — и в этот самый момент воздушный лайнер на наших глазах вдруг разлетелся в воздухе на куски, и до нас донеслось эхо отдаленного грохота. В душе я пообещал надрать задницы маленьким сорванцам. Ну понятно, обидели их родители, но разве можно так себя вести?