Из смерти в жизнь…. Главная награда - Сергей Галицкий

Тема плена для многих военных — табу. Но всё же расскажу, так как я на своей шкуре испытал весь ужас этого кошмарного состояния.

Ничего не предвещало такого жуткого финала. Была стандартная ситуация — разведывательно-поисковые действия в районе кишлака Алихейль провинции Нанганхар. Это населённый пункт в низине, недалеко от границы с Пакистаном. Утром, около семи часов, нас высадили с вертолётов. С нами были сапёры и авианаводчики. Задача, по сути, была поставлена довольно обычная: мы блокируем населённый пункт, а хадовцы (ХАД. Афганская контрразведка. — Ред.) выполняют свои задачи уже в самом кишлаке. Наши позиции — на горах, откуда мы хадовцев и прикрываем. Около двенадцати часов дня к этому месту должен был подойти батальон 66-й мотострелковой бригады из Джелалабада и уже осуществлять дальнейшие действия. То есть выполнение нашей задачи должно было занять по времени часов пять — с семи утра приблизительно до двенадцати дня.

Со мной были фельдшер-прапорщик, прекрасный парень Виктор Страмцов (он через несколько месяцев погиб), и двое санинструкторов. Никаких «масштабных боевых деяний» не предполагалось, поэтому мы взяли всё по минимуму. Из медикаментов с собой — только то, что в дэвэ (ДВ. Десантно-врачебная сумка. — Ред.).

Всё шло чин-чинарём. В двенадцать часов, как и положено, с лязгом и грохотом прибыла 66-я бригада на танках и бээмпэ. До этого времени из кишлака — ни одного выстрела. Всё спокойно, всё тихо. В кишлак ушли хадовцы и ещё какие-то народные мстители — в гражданском, но с оружием. Потом они стали возвращаться. Как позже выяснилось, возвращались хадовцы уже с «духами» — в кишлаке они снюхались и решали уже какие-то свои афганские вопросы, которые корень имели один: купи-продай. За время пребывания в Афганистане я убедился, что первое, что хадовцы искали при обысках, было не оружие. Они сначала узлы добром набивали. Бакшишники! И относился я к ним поэтому соответственно. Хотя, если быть честным, и у наших иногда эта купля-продажа тоже имела место.

Вдруг в двенадцать часов один из наших танков как саданёт по кишлаку!.. И тут началось! Никто ничего понять не может! Ведь как обычно русские воюют? Прямой связи с бронёй нет. Мы сидим на одном диапазоне, они — на другом. Кто-то вызвал вертолёты. Прилетели несколько пар двадцатьчетвёрок (МИ-24. Ударный вертолёт. — Ред.). Нанесли удар. Сначала врезали по горам, потом по окраине кишлака бабахнули. И эта катавасия продолжалась примерно до двух часов дня.

Вдруг нам поступает команда — спускаться с горы и идти вниз, к кишлаку. Но это уже вообще не свойственная нам задача! Тем более рядом стоит целый батальон пехоты, который приехал на броне. Но вроде бы кто-то из Кабула сказал, что в кишлаке будет для нас что-то интересное.

Командир принимает решение отправить вниз одну группу. Бойцы компактно, не рассредоточиваясь, идут к центру кишлака. Там находится небольшая площадь, в центре — мечеть. По связи бойцы сообщают — всё тихо, нормально, никого не наблюдаем, движения нет, народа в кишлаке нет. И им дают команду вернуться.

Но тут вдруг командир группы докладывает: «У меня нет одного солдата». И как раз в этот момент началась неплотная автоматная стрельба. Мне командир роты говорит: «Володя, сходи, посмотри. А вдруг кого-то из наших зацепило?». И бойцы опять же по рации докладывают, что они как будто кровь на земле увидели.

Вот так я в кишлак и попал. Вите Страмцову говорю: «Ты остаёшься здесь за старшего, никуда не суйся». Сумку свою медицинскую взял, ещё несколько перевязочных пакетов, жгуты для остановки крови. Думаю: «Если что, так мы раненого наскоро перевяжем и до своих быстро дотащим. Потом вертолёты вызовем да отправим в госпиталь».

Моя ошибка была в том, я не заметил, как те двое солдат, которые должны были меня сопровождать, ушли вперёд. И на каком-то этапе они свернули куда-то, и я остался один! С собой у меня был апээс (АПС, автоматический пистолет Стечкина. — Ред.) и сто патронов к нему. Был акаэмэс (АКМС, автомат Калашникова модернизированный. — Ред.) калибра 7,62 с шестью магазинами и ещё несколько гранат. То есть вооружён я был по полной программе. Но шёл-то я не воевать, а посмотреть, что там случилось. Ещё думал автомат оставить!..

Это сейчас я понимаю, что я сам куда-то не туда свернул. Увидел перед собой глинобитный свод какой-то и дверь в виде лаза высотой метра полтора. Наклонился — и тут же получил по башке. Дальше — темнота… Оказалось, что меня сбоку по голове ударили прикладом «бура» (английская десятизарядная винтовка «Ли Энфильд» образца конца XIX века. — Ред.) с металлической накладкой.

Прихожу в сознание — сижу связанный зелёной капроновой верёвкой по рукам и ногам. Причём руки, видно, были с такой силой закручены, что стали фиолетового цвета. Чувствую — вот-вот кожа лопнет! Вокруг человек пять пожилых людей и один пацанёнок — у него борода ещё не росла. Одеты все в гражданские пиджаки, широкие штаны, рубашки длинные из-под пиджаков торчат. А поверх пиджаков — «разгрузки» китайские с магазинами автоматными и гранатами. У всех автоматы Калашникова калибра 7,62. Автомат мой забрали, а пистолет вообще ходил у них по рукам. Они из-за него чуть не подрались. Медицинскую сумку раздербанили…

Я в то время по-афгански кое-что понимал и услышал, что в разговоре меня назвали доктором, «шефокором» (согласитесь, что догадаться было несложно: глупо, не будучи доктором, носить медицинскую сумку!). Они о чём-то меня спрашивали, а я делал вид, что не понимаю. А сам в это время лихорадочно соображал: как мне быть дальше? В это время как раз налетели вертолёты и начали обрабатывать горы. И… потом наступила тишина! У меня возникло ощущение, что больше меня уже не ищут…

На самом деле искали, и ещё как! Как только поняли, что я не вернулся обратно, сразу доложили на цэбэу (ЦБУ. Центр боевого управления. — Ред.), что доктор пропал. Всех пехотинцев с брони сняли, они окружили кишлак и пошли концентрическими кругами к центру. Лужу крови, которая натекла у меня с головы, наши обнаружили, кепку мою нашли. А меня самого — нет. Когда часам к шести-семи вечера наступила тьма египетская (это же горы!), поиски прекратили.

А утром я понял, что наступил для меня конец. Я испытал какой-то дикий, кошмарный, липкий ужас от того, что меня больше никто не ищет и никому я не нужен! Это самое страшное чувство, какое только может быть в такой ситуации, — ты совершенно один! Почему-то с самого детства я боялся, что меня запишут в предатели. Этот страх у нас на каком-то генетическом уровне в подсознании сидит со времён Лаврентия Павловича. А вторая мысль — будут искать, напорются на «духов», наверняка будет бой. Будут раненые и убитые с нашей стороны. Думаю: «Из-за меня, дуролома, кто-нибудь жизнь потеряет или здоровье». Это вторая волна переживаний. Затем третья, потом всё вместе… Потом думаю: как же жить дальше? В Академию хотел поступить, теперь хрен получится!

Но духи меня быстро из этого состояния вывели, когда потащили с собой. Ага, думаю, если они меня тащат, значит, убивать не будут. Хотя я допускал такую мысль, что если сейчас наши «духов» заметят и кого-нибудь завалят, то меня сразу грохнут. Чтобы уходить было удобней. Так что, точно, быть мне так и так убитым — застреленным или с перерезанным горлом. Вот примерно сумятица тех чувств, что мной овладели.