Опережая некролог - Александр Ширвиндт

Элик Рязанов при всей титанической трудоспособности всегда ошибался в приоритете своих талантов. Великий режиссер и сценарист, он почему-то считал, что писательство – это все-таки его основное. Накропал массу книг. Еще больше, чем накропал, подарил мне с автографами. Совершенно не стеснялся своей многотомной прозы, но почему-то всегда стеснялся своих прелестных стихов. Приносил он, например, композитору Андрею Петрову стихи для очередного фильма. Андрей, заикаясь, спрашивал: «Чь-чь-чь-и?» Элик называл Ахматову, Ахмадулину, Левитанского или Самойлова. Андрей читал, и, если говорил: «За-за-за-мечательно», Элик смущаясь признавался: «Вообще-то это мои».

В нашей стране были и есть очень немногие фигуры, создававшие оптимизм и дававшие надежду на завтра в самые разные времена: Дунаевский, Гайдай, Рязанов, Горин, Шварц, Жванецкий… Фильм «Ирония судьбы, или С легким паром!» опережает по популярности в новогоднюю ночь салат оливье. И продолжается это десятилетиями. Недавно в телепередаче Андрея Малахова, где я был якобы героем, Филипп Киркоров вынес на руках Барбару Брыльску и сказал: «Мог ли я представить, восьмилетним пацаном смотря премьеру самого любимого фильма времен Советского Союза, что спустя почти 45 лет вынесу любимую актрису на руках как главный подарок в юбилей любимого артиста!» – и положил Брыльску рядом со мной.

От участия в «Иронии судьбы» помимо всенародной славы я еще имею не использованную по глупости привилегию – бесплатную перевозку самого себя.*

До сих пор иногда призывают запретить показ «Иронии судьбы» – с таким азартом и ожесточением, как будто фильм был снят вчера. Так, митрополит Рязанский Марк в канун 2019 года набросился на фильм.*

Несмотря на это справедливое ожесточение, народ каждое 31 декабря с нетерпением ждет, когда герой Андрюши Мягкова снимет штаны на диване героини Барбары Брыльской и тем самым дико зашокирует митрополита Рязанского. Полностью разделяю его негодование. Единственное, чем могу оправдать перед митрополитом Рязанским рязановскую вольность, – это тем, что герой Мягкова снимает все-таки штаны, а не трусы. И в противовес этому стриптизу Ипполит принимает душ в пальто и меховой шапке.

Элик Рязанов, ближайший, любимый друг, все время присутствовал в моей творческой судьбе. И не только в кинематографе. Так, он, к примеру, посоветовал мне сыграть в спектакле по пьесе Жана Ануя «Орнифль, или Сквозной ветерок». Он сказал: «Для тебя это проще простого – не надо перевоплощаться, запудрись и играй». Видимо, я тоже у него ассоциировался со сквозным ветерком, при котором нет ежесекундного погружения в смысл. Я запудрился и играл «Орнифль», не побоюсь этого слова, с успехом 17 лет.

Надпись на фото моему отцу

Дорогой Анатолий Густавович!

Вся наша семья Вас нежно любит и желает Вам здоровья, счастья, денег и всего, чего Вы хотите!

P.S. Знаете, почему у меня такие грустные глаза? Не знаете? Потому что… Ну а впрочем, это я объясню Вам лично.

«Фрагменты»

«Три-Михаила-Три. Козаковы»

Шурка! В твой славный промежуточный юбилей между шестьюдесятью и семьюдесятью прими ты и Таточка (на нее вся надежда) эту книжицу… Не жду, что прочитаешь целиком, но вдруг что-то тебе покажется интересным.

К сему прилагаю альбом «Мой Бродский».

«Актерская книга»

Таточка, дорогая, подружка многолетняя!

Вот тебе мой опус. Читай его вторую часть —

«Третий звонок».

Ко всем своим литературным посылам надо относиться серьезно, а не так небрежно, как я. Мой друг Козаков был не только актером и режиссером, но еще и писателем и поэтом. Как-то мы приехали на гастроли в Израиль. Мишка там в это время уже жил. И так как он соскучился не только по мне, но вообще по всему, что оставил на родине, то он на меня набросился. Он как раз написал мемуары. Мишка был из тех людей, которые при встрече спрашивают: «Ну как ты?» – и, когда ты открываешь рот и начинаешь отвечать: «Я…» – они прерывают: «А знаешь, что у меня?» И идет монолог о себе в течение суток, двух, трех. А уж когда не виделись год… И вот утро, гостиница, маленький, но уютный номер, я в ванной бреюсь и делаю что-то еще, что делают в этих местах, входит директор нашего театра Мамед Агаев, который жил в номере рядом, и видит, что я в ванной, а на постели лежит снятая с телефонного аппарата трубка. Он говорит: «У вас тут трубка». Я объясняю: «Это Мишка читает мемуары». Можно было не поднимать с постели эту трубку, иногда только говорить: «Ха-ха…» – и снова уходить бриться, обедать, любить женщин. Потом возвращаться и говорить: «А!» – и снова бросать трубку на кровать. Прелесть Мишки была в том, что его упертость в профессию превалировала над возможностью сосуществования.