Тайный монах - Валерий Макеев

Симон бросил на Яшу убийственный злой взгляд. Яша ответил убийственной улыбкой. Обмен взглядами-выстрелами ни к чему не привел. Выстрелы оказались холостыми, никто не пострадал.

— После одновременности этих двух событий Европа заподозрила Украину в предательстве договоренностей и очень надолго отвернулась от вас, поэтому мамочка теперь де-факто стала частью Советской России. Если хотите — глушите и дальше водку и заедайте салом, но вас нет как государства. Вы только мнимость, если в отдельности. А так — составляющее. Симон, неужели непонятно? Или видеть не хочешь?

Симону, казалось, сносит голову. Слишком донимало реальное положение вещей. «Вот, стерва! И я буду такое терпеть? «. Этот нахал-Иуда, сидя на скамеечке, таки довел его.

— Подлец! — Петлюра мгновенным ударом давно напряженного кулака таки освободил свою убийственную энергию и попал в челюсть этого оборотня. Еще, еще, еще раз!

— Оборотень! Гнида! Чтоб вороны выклевали тебе твой язык! Змея языкатая! Ненавижу! Убью тварь! Чтобы твои ноги были, как прогнившие бревна, чтоб тебе, падло… Чтоб тебе, чтоб…!

Сбежались ординарцы и охранники. Ребята застыли. Таким они своего атамана еще не видели. Это была какая-то слепая ярость.

На полу, скрученным от боли и от ударов атаманских сапог, хрипел «гость», выплевывая вместе с кровью на пол свои пожелтевшие зубы.

Атаман не останавливался.

— Кнур недорезанный! Наемник московский! — Видимо, кончит контру! — шепнул ординарец охраннику, стараясь неслышно исчезнуть из помещения.

— Ты видишь, как ловко бьет! — восторженно прошептал охранник, не отставая от ординарца, — Не будем мешать! Это дела атамана!

Атаман сходил с ума — колотил, что-то выкрикивал. Словарный запас и запас всех его сил через достаточно длительное время стали покидать его. Ударив еще раз для приличия, Симон, придерживаясь за край стола, в изнеможении сел на стул, на котором еще несколько минут назад так омерзительно поносила его матушку эта окровавленная сволочь, эта задыхающейся большевистская «Иудина» контра. Петлюра обхватил голову счесанными от ударов пальцами и задрожал в безудержных судорогах отчаяния: «Вот, сволочь! Иудина сука! Довела таки! Не удержался!».

Яков лежал, как неживой, даже не стонал.

«Как я устал! Как муравей, срубивший дерево!»

Тишина повисла, как паутина для насекомых гнева и ярости. Неизвестно сколько минут длилась эта тишина, и вдруг Симону показалось, что кто-то его зовет. Но кто? В комнате кроме него и этого окровавленного чучела никого не было! И быть не могло! Атаман отнял руки от склоненной головы и посмотрел вокруг тяжелым удивленным взглядом. Молчаливая жуть стала перерастать в испуг. Мерещилось черт знает что. Две черные проталины вместо глаз жгли ему душу:

— Что, бедняга? Оскорбить меня безнаказанно хотел? «Иудиной контрой» назвал? Ну что ж! Ты сам выбрал себе путь: в Иудиной крови ты и захлебнешься!..

С того момента звезда Симона покатилась под откос.

Пройдет меньше трех месяцев, и состоится страшный «Проскуровский погром». В «бесовской резне», совершенной петлюровцами, захлебнется в крови более чем полутора тысяч человек. Убийцы не щадили ни стариков, ни младенцев. Нашелся-таки в городе праведник, ставший на защиту «несчастных». Священник Климентий Качуровский, отец двух малолетних детей, в начале погрома в погребе своего дома спрятал немало еврейской детворы. Но главное испытание ждало его впереди. Беспомощные, напуганные погромом люди из разных уголков города в отчаянии направлялись в единственное место спасения — в церковь. Отец Климентий открыл ворота собора для всех обездоленных.

Но когда, преследуя своих жертв, к собору приблизились убийцы, Климентий Качуровский приказал евреям закрыться изнутри, а сам вышел навстречу извергам.

— Открывай церковь, батюшка! Не раздражай нас! Тебя не тронем! Нам только к тем иудам добраться! — звучали разъяренные голоса.

— Люди, опомнитесь, не гневите Бога нашего! Ступайте от святой его обители! Не берите грех на душу! — уговаривал разъяренную толпу отец Климентий, а про себя подумал: «Прости их, Господи, ибо не ведают что творят!».

Но тут вышел вперед какой-то беззубый матросик в распахнутом бушлате:

— Братишки, да это же контра переодетая! На, сволочь, получай! — и нападающий вовсю вонзил красноармейский штык под самый крест на груди отца Климентия.

Но случилось странное. Это заставило всех, кто видел резню, оцепенеть. Через мгновение, потоптавшись, словно напуганные присутствием невидимого, но сильного зверя, дворняжки повернули от церкви и разбежались. Матросик обвел диким волчьим взглядом презрения своих «братишек». И этот взгляд очень напоминал взгляд Якова Кумкина.

Сам атаман Симон Петлюра осудит это бессмысленное дикое «Проскуровское варварство». Но пройдет уже не столь много времени, и в 1926 году, в Париже, на судебном процессе над агентом-чекистом Шварцбартом, который убил Петлюру, фактически будет признано, что после Проскуровского погрома УНР осталась без сообщников, и это было началом краха Украинской республики и ее вооруженных сил во главе со знаменитым атаманом.

В один из ноябрьских вечеров 1924 года в квартиру сотрудника института мозга и высшей нервной деятельности Александра Буренкова пожаловали четверо людей в черном. Один из непрошеных гостей назывался Константином Владимировым. Такой псевдоним, после официального возвращения к делам в 1919 году, дали в ВНК Якову Кумкину.

— Извините за неудобства, которые доставляем вам в такое позднее вечернее время, но… дела государственного уровня. Сам товарищ Феликс Эдмундович попросил вас представить короткий письменный отчет об исследованиях в сфере телепатии…

Ошалевший Буренков что-то пытался отрицать: «Что вы, что вы?.. Как это?.. Мы же только в начале пути!.. Это же пока только теория!..»

Но мягкий колдовской голос улыбающегося и настойчивого Константина сумел переубедить ученого в том, что для государства не может быть неважных дел там, где исследуется мозг. Более того, через некоторое время ученый с гордостью рассказывал гостю за стаканом кипятка с сахаром о новейших достижениях в этой засекреченной сфере науки.

Оно и неудивительно. Домашние уже давно смирились с тем, что «профессор сошел с ума», да побаиваясь разглашения и, как следствие, возможных обвинений в измене Родине, справедливо решили не выносить мусор из избы.

На работе у профессора был только один ассистент, потому что тематика слишком неперспективная. Совсем молоденький Яков Семёнов разинув рот, жадно поглощал, казалось, не только слова, но и мысли своего наставника.

«Наконец-то ТАМ таки поняли, что нет ничего важнее его исследований и экспериментов, которые казались этим администраторам от науки каким-то ржавым хламом!» — взлетел в мыслях Александр Васильевич. «Дурень думкою багатіє!», — говорят в Украине, как правило, даже не понимая философской мудрости этого выражения.