Убит поток - Роман Власов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они подружились.
Лето. Марево. Маленький пруд под сенью деревьев. «Хочу, чтобы в мире не было ссор, – говорила она. – Чтобы никто ни на кого никогда не кричал…» И плакала.
Добрая маленькая девочка.
Стала толстой доброй тёткой. Переехала в соседний посёлок… Он помогал ей как-то с составлением заявки на домашнего робота. Она поила его чаем. Вокруг были дети. Приносились, уносились, давали советы, хватали подгнившие яблоки из облупленного эмалированного ведра, тузили друг друга, хохотали.
Хорошее имя Тамила.
> Юна
Аппарат назывался ЮНА. По фамилиям его конструкторов. Он упал на севере, в лесу, не так уж далеко от этих мест. Ухнул в мгновенье ока, со страшным грохотом. Но капсула выдержала. Человек внутри остался жив. Побывал в космосе и вернулся. Впервые за всю историю.
Это был грандиозный успех Технообщины. Успех новой формы организации общества. Когда планированием и принятием решений занимаются не люди, а вычислительные системы. А люди лишь поддерживают их работу и исполняют их решения.
И очень символично, что на слуху осталось имя аппарата, а не его пилота. Именно аппарат стал героем. В честь него стали писать песни, снимать фильмы, называть детей…
Но что теперь означает это имя? Юна? Может, это символ больших, но несбывшихся ожиданий? Ведь тот запуск так и остался единственным удачным… Да и сама Технообщина с тех пор сильно изменилась. И непонятно, в какую сторону.
Следующее утро.
Молчан выходит на улицу в одних подштанниках.
Тихо. Зябко. Только-только начинает светать.
Обливается холодной водой из бочки, фыркает. К груди пристаёт кленовый лист. Молчан смотрит на него, отлепляет.
Уже совсем скоро всё вокруг будет жёлтое, красное, бурое. Но пока лето ещё держится.
Отдышался. Теперь чистит зубы электрической щёткой. Сморкается.
Делает зарядку. Приседания, махи, прыжки на месте.
Тем прекрасным утром он тоже делал зарядку. А она высунулась из окна – растрёпанная, круглая, милая – и хохотала. Сказала потом, что очень смешно взлетала в воздух его борода.
Это утро тоже отчего-то прекрасно. Свежее, ясное, другое какое-то. Не такое, как вчера.
Одно плохо: работа, новые заказы, сроки… Теперь всё это придётся отложить. А заказы притом непростые, интересные…
Взять эту чету инвалидов: муж – бывший шахтёр – потерял руки из-за несчастного случая десять лет назад. И вроде всё: жизнь закончена, осталось только смириться и терпеть… Но вот выходит декрет от электронного правительства о контролируемом будущем. Делайте, де, любые заказы, а машинки посчитают, как их наиболее эффективным способом выполнить. И этот инвалид захотел себе новые механические руки. Не какие-то ущербные протезы. А настоящие руки. Ничего похожего никто никогда не делал.
И задача Молчана теперь – запрос этот переформулировать, перевести на машинный язык и отправить в систему. Да не просто отправить, а чтобы эту задачу взяли в работу, чтобы не затёрли, не отложили. А по первым прикидкам там чуть ли не отдельный институт надо создавать… Значит, нужно найти какие-то похожие заявки, скрепить вместе, обосновать… Тяжело! Но возможно!.. Такая работа…
Он тщательно одевается. Болотного цвета брюки, чистая рубашка для служб в храме, отцовский потёртый пиджак, носовой платок… Но платков нет. Ни одного. Раньше были. Год, или два, или десять назад.
Вздыхает, причёсывается. Гребешок пластиковый, зелёный, с двумя отломанными зубчиками. Ему тоже лет десять.
Достаёт из-под стола рюкзак. Протирает тряпочкой пыль. Кладёт внутрь флягу с водой и несколько чистых тетрадей. Запирает на ключ все шкафы.
Обходит вокруг свою хибару и идёт к большому дому. Это дом, в котором он вырос. Сейчас окна и двери наглухо заколочены. На крыше – птичьи гнёзда, крыльцо утопает в сорняках.
Садится на покосившуюся скамеечку у окна. На дорожку.
Основная часть деревни находится на другом берегу. Здесь – несколько разваливающихся домов, прогнивший пирс и храм Великого Пламени, покрытый облупившейся оранжевой краской.
Он проходит мимо и смотрит на храм сквозь дыру в ограде. Когда-то верховной жрицей здесь была его мать. Шествовала в широком плаще с узорами по своим владениям. Медленно. Грозно.
С её смертью и включением деревни в Технообщину храм быстро захирел. Иногда, по большим праздникам, здесь служил жрец из районного центра, но это уже было не то, совсем не то.
В прозрачном синем небе вьётся стая птиц. Сами маленькие, с длинными жёлтыми клювами – время от времени пронзительно кричат. Будто ругаются.
Река широкая, спокойная. Блестит от лучей утреннего солнца. На пирсе тёмная фигура в тулупе. Согнулась в три погибели. Держит удочку.
Это Горбатый. Второй и последний обитатель этого берега.
Самое интересное в Горбатом – это его нос. Не горб. Горб вполне обычный. А нос – нет. Прямой, с широкими волосатыми ноздрями. Слишком торчащий. Нагло, презрительно торчащий…
Презрительно к кому? Чему? Когда-то он уже рассуждал на эту тему. Даже записал в дневник… Презрительно к опасности? Презрительно к людям? Презрительно к Технообщине?.. Что-то в этом духе…
Сидит, нахохлившись. Смотрит исподлобья. Его тулуп весь в прорехах и дурно пахнет. Очень дурно.
– Доброе утро, товарищ. Мне бы на ту сторону…
Горбатый сверлит его глазами, двигает челюстью, но ничего не отвечает.
– Товарищ, если позволите… – снова принимается Молчан, но почему-то осекается. Замирает в растерянности.
Наконец Горбатый спрашивает:
– Зачем?
– Что, простите?..
– Зачем на ту сторону?
– Дочь родилась. В столице.
Ещё пауза. В реке среди кувшинок дёргается поплавок. Рыбак подсекает и снимает с крючка среднего размера леща. Кидает в ведро.
– Пошли, – говорит.
В молчании они бредут к лодке. Напрямую, через впадающий в реку ручей. Хлюпают болотные сапоги. Кружатся стрекозы. Прячется под корягу, шевеля усами, сом.
Дошли, сняли брезент, столкнули лодку в воду. Горбатый садится на вёсла.
– От кого дочь? – спрашивает.
– Если позволите…
– А! От той. На снегоходе. Помню. Без головы.
– Без головы?
– Да. Как назовёшь?
– Кого?
– Дочь.
> Агния
– Агния… – Он крутит головой, хрюкает, оценивает. – Это хорошо.
– Да…
– Агния – жрица, покровительница, хозяйка… Жаль, мать твоя не дожила. Вот кто был хозяйка так хозяйка.