Хьюстон, у нас проблема - Катажина Грохоля

Зато матушка обрадуется.

Она не любила Марту. Как, впрочем, и всех остальных моих женщин, с которыми ей доводилось познакомиться. Всегда следовал тот или иной текст:

– Ты знаешь, я никогда не вмешиваюсь и понимаю, что это вообще-то не мое дело, но как она может так одеваться?!!

– Ты знаешь, я ничего не имею против женщин, но неужели она действительно думает то, что говорит?!!

– Ты знаешь, я не люблю злословить, но – она вообще умеет думать?!!

– Ты знаешь, я никогда никого не осуждаю, но чего она хочет – нравиться тебе или всем мужчинам подряд?

– Ты знаешь, я хорошо отношусь к скромности, но тебе не кажется, что она уж слишком какая-то невыразительная?

– Ты знаешь, я никогда не спрашиваю людей об их намерениях, но – какие у нее намерения? Тебя так легко окрутить, милый!

– Ты знаешь, мне бы такое даже в голову никогда не пришло, но не хочет ли она тебя поймать в сети?

– Ты знаешь, я никогда не вмешиваюсь в твои дела, но, по-моему, у тебя еще достаточно времени для создания семьи.

И так далее.

Как будто у меня земля под ногами горела.

Я приехал к матери в час, прямо с грязными полотенцами и постельным бельем, которое последний раз менял еще при Марте.

– Ах, ну что это за женщина, которая не может позаботиться о мужчине! – заохала матушка, глядя, как я засовываю белье в стиральную машину. Как обычно.

Она всегда так делает.

Встанет у меня за спиной и контролирует, не смешаю ли я случайно цветное с белым, или вдруг выставлю не ту температуру, или вместо пятидесяти оборотов включу восемьдесят… как будто я ребенок неразумный.

Геракл высунул морду в коридор, я старался не дать ему вывести меня из равновесия, спокойно сортировал белье под бдительным оком матушки, потом насыпал порошок, мамуля, как обычно, меня отогнала в сторону и насыпала больше, потом, как обычно, налила ополаскивателя в машинку, чего я терпеть не могу, а потом, как обычно, взяла Геракла на ручки.

– Что, маленький, ты Иеремушку не узнал? Это же наш с тобой сынок любимый…

Еще не хватало мне быть сыном такого ублюдка!

Геракл, плюя на приличия, вырывался из рук маменьки и пытался вцепиться мне в нос – потому что мамуля же этого мерзкого пса совала прямо в нос, чтобы «песик меня узнал».

Вот как, как объяснить ей, что он себя ведет так именно потому, что меня узнает?!!

– Ну, иди, иди, – мамуля опустила пса на пол, к сожалению, нежно и деликатно. Геракл на своих кривых ножках пробежал по кухне, встал над своей пустой миской и начал на меня рычать.

– Ты, наверно, голодный, я приготовила твою любимую рыбку пангу, – сообщила матушка и пошла вслед за своим любимцем на кухню.

Я послушно двинулся за ней.

Независимо от того, голоден я или сыт до рвоты, независимо от времени суток – матушка меня всегда кормит.

В семь часов утра и в двенадцать ночи.

До завтрака, после завтрака, до обеда, после обеда, после банкета – да просто всегда.

В болезни и в здравии.

Она считает, что еда помогает от всего, поэтому я всегда получаю слойки на вынос.

Конечно, иногда они спасают меня от голодной смерти.

– Она ведь тебе небось и не готовит, – говорит матушка и ставит передо мной томатный суп.

С тех пор как я перестал сопротивляться и стал приходить к ней голодным – отношения между нами стали лучше, чем когда-либо.

– Я расстался с Мартой, – говорю я, чтобы улучшить ей настроение, чего уже ждать – пора и сообщить ей эту новость.

– Боже милостивый! – матушка тяжело оседает на стул, и я вижу, что она реально в шоке.

– Только без сцен, – предупреждаю я и добавляю, чтобы вывести ее из этого ступора: – Отличный суп. Ты же ее все равно не любила.

Я хотел ей улучшить настроение, но у нее на глазах слезы.

– Как ты можешь так говорить!

Матушка встает, слезы уже высохли, и она уже начинает злиться.

В любом случае – это лучше, чем слезы. Потому что я вообще не знаю, что делать в таком случае.

– Как ты можешь! Ты же знаешь, я никогда слова плохого о Марте не сказала! И даже наоборот – я мечтала, надеялась, что ты наконец-то угомонишься, что я дождусь того момента, когда по этому дому будут бегать маленькие ножки моих внучат!

Я чуть соком не подавился.

Ножки внучат?!! Ножки – а где же все остальное?!! Я вообще не собираюсь пока становиться отцом, а уж отцом ножек – тем более! У меня даже нет кандидатуры на роль жены. Да какое там жены – у меня сейчас нет кандидатуры даже на роль героини маленького романа! А матушка, случайно, не спятила с этими ножками внучат?

Я решил не сдаваться.

– Ты говорила, она не умеет одеваться.

– Вовсе даже наоборот, я всегда считала, что она элегантно и со вкусом одета и все у нее в порядке. Вот только…

Ну разумеется.

– Ей бы чуть-чуть вкуса добавить в том, что касается цветов… но она все равно одевается вполне красиво! Да, это не та элегантность, к которой я привыкла, но ты не можешь меня обвинить в том, что я когда-нибудь хоть словом об этом обмолвилась! Ты не должен вот так легкомысленно относиться к связи, которая могла бы перерасти в нечто большее!

У меня на языке вертится добрая сотня язвительных реплик. Например:

– а ты говорила, что она плохая хозяйка;

– а ты говорила, что она отвратительно готовит;

– а ты говорила, что она обо мне не заботится;

– а ты говорила, что подружки для нее важнее, чем я;

– а ты говорила, чтобы я успокоился, потому что это неподходящая для меня девушка…

Но я молчу.

Зачем мне споры с матушкой? Тем более что она все равно права.

Так, стоп, стоп… что там такое важное она сказала?

«Ты не должен так легкомысленно относиться к связи, которая могла бы перерасти в нечто большее!»

Неужели моей матери даже не приходит в голову, что это меня могли бросить?!!

– Прыгаешь с цветка на цветок, как мотылек, так и будешь до конца жизни прыгать!

На минуточку: вобще-то мотыльки не прыгают. А если бы даже мотылек умел прыгать – то прыгая вот так, как я, с цветка на цветок раз в четыре года, он давно бы вымер как вид и даже его названия никто бы не знал! Да что я говорю – мотылек! Птица – и та бы с голоду померла, кроме разве что стрижа, потому что он-то может три года где-то там наверху, в небе, летать себе, петь, смотреть по сторонам и на землю даже не садиться… да даже аллигатор бы не выдержал четыре года, хотя они могут не есть месяцами! Может, только клоп бы выжил, потому что они вроде как могут без пищи семь лет обходиться.