Подснежники - Эндрю Д. Миллер

— Придумай сам, Коля. Что-нибудь английское.

Разговор получился долгим, многое из него я уже забыл, но помню слова Маши:

— До скорого, Коля. Я думаю о тебе. Люблю тебя.

Когда я возвратился в гостиную, все сразу отвели от меня глаза, демонстрируя напускное безразличие. И я почувствовал себя попавшим в западню — знаешь, так бывает, когда в самолете тебе приносят еду и ты проглатываешь ее, а после возможность подманить стюардессу, чтобы она унесла твой поднос и ты смог бы подняться из кресла, начинает казаться тебе самой важной вещью на свете. А под всем этим крылось, как я полагаю, понимание того, что я мог пойти по той же дорожке, какая выпала моим родителям, и страх, что так оно, возможно, еще и случится, что жить собственной жизнью мне все равно нипочем не удастся.

Мы сидели, глядя на детей, жаждая, чтобы они проделали что-нибудь на редкость приятное или эксцентричное. Я прожил у родителей до второго дня Рождества, а потом сдвинул день моего отлета на неделю назад, чтобы вернуться домой, в Москву, еще до Нового года.

Торопливо выбравшись из толчеи долговязых русских юнцов, сражавшихся у багажной карусели за чемоданы своих родителей, я вышел в зал прилета и увидел сутолоку уголовного обличия таксистов, солдат специфически русской каждодневной войны, — войны каждого со всеми. А затем, зарегистрировав мое прибытие, купил билет на электричку до Москвы.

Морозище стоял здоровенный, выйдя после поезда и метро в волглый подземный переход, а из него на обледенелую площадь Пушкина, я словно попал в самую настоящую морозильную камеру Холод ощущали даже зубы мои, не говоря уж обо всем остальном. Когда я уезжал в Англию, было теплее — градусов около десяти. Помню, я шел по бульвару к дому и пар моего дыхания замерзал в воздухе совсем не так, как до Рождества, — теперь он густел, обращаясь в осязаемый ледяной туман. Лицо — там, где его не защищали ни поднятый воротник, ни низко надвинутая шапка, — сначала жгло, а потом оно начало неметь. Ноздри смерзлись изнутри, волоски в них льнули один к другому в поисках тепла и спасения. Электронный термометр на «Макдоналдсе» сообщал: минус двадцать семь. Холодно было до того, что на улице почти никто не курил. Гаишников переобули в старомодные валенки — то была традиционная русская предосторожность, позволявшая им не остаться без ног, пока они топчутся на мостовой, вымогая у водителей взятки.

Из дома я позвонил Маше, договорился о встрече Нового года с ней и Катей — и, может быть, с Татьяной Владимировной, во всяком случае, на первых порах. До наступления установленных законом десятидневных новогодних каникул, периода всероссийской гулянки, именовавшегося моими коллегами «горнолыжным отпуском олигархов», оставалось еще два рабочих дня. Заняться мне было нечем, и на следующий после приезда день я отправился к нам в офис.

— Этот наш долбаный инспектор, — произнес Паоло, как только я вошел и закрыл за собой дверь. Внизу под его окнами оранжевые люди вгрызались в белый простор Павелецкой площади, точно армия разгневанных муравьев. — И долбаный Казак.

— С наступающим, Паоло.

— Все почти сделано, — продолжал он. — Наш клиент почти счастлив. Все почти счастливы. Кроме нашего инспектора. Где он, Николас?

— Понятия не имею.

— Знаешь, временами мне начинает хотеться, чтобы я вообще никакого Казака в глаза никогда не видел. Почему нам должно было достаться финансирование именно этого строительства, а? И почему британские Виргинские острова? Куда ни повернись, везде британские Виргинские острова. Кстати, как ты съездил?

Сказать по правде, в те дни даже банковских служащих не особенно заботило, удастся их банкам вернуть свои денежки или не удастся. Они получали дополнительные вознаграждения за то, что раздавали эти деньги, и всегда существовала вероятность, что, прежде чем русские или еще какие-нибудь их должники обанкротятся, служащие эти либо найдут другую работу, либо пойдут на повышение. Каждому западному банку отчаянно хотелось вести дела в Москве — просто потому, что все остальные, казалось, уже вели таковые и в большинстве своем не задавались вопросом о том, куда могут пойти ссужаемые ими деньги. В половине случаев банкиры, одалживая средства гигантским энергетическим или металлургическим корпорациям, вообще никаких гарантий их возврата не требовали: русские купались в нефтяных долларах, да и хозяева этих корпораций знали же, что, играя по-честному, они, хозяева, в конечном счете лишь разбогатеют еще пуще, ведь так?

И все же, поскольку созданная ради того конкретного проекта компания Казака была совсем новой и кредитного послужного списка не имела, существовали определенные моменты, требовавшие полной ясности. Мы уже получили письма от губернатора края, подтверждавшего поддержку им этого проекта. «Народнефть» подписала многообещающие соглашения, касавшиеся как объемов нефти, которую компания будет перекачивать со своих северных месторождений на нефтеналивной причал, так и экспортных цен. Мы получили также официальные «заявления о заинтересованности» от перспективных голландских и американских покупателей нефти. Банки застраховались от политического риска (то есть на случаи экспроприаций и государственных переворотов). Основной договор о ссуде выглядел защищенным практически от всего на свете.

Однако и этого было недостаточно для того, чтобы банки выдали первую часть кредита. Нам требовался доклад Вячеслава Александровича, нашего инспектора, подтверждающий и пригодность выбранного для причала места, и то, что нулевой этап строительства протекает по плану. И доклад этот требовался незамедлительно, иначе банки не успеют перевести деньги — сто пятьдесят, сколько я помню, миллионов долларов или около того — до конца года.

Казаку деньги нужны были, что называется, вчера, иначе он, по его словам, не смог бы выполнить свои обязательства перед строителями и поставщиками. Да и банковским служащим хотелось выдать их поскорее, потому что, если дело затянется до следующего года, это скажется на их бонусе. Однако имелась одна неувязка. В декабре Вячеслав Александрович выехал наконец в Арктику. И пропал.

Мы боялись, что он мог провалиться в прорубь или свести в баре гостиницы знакомство с какой-нибудь нехорошей дамочкой. Казак уверял, что прорубей в тех местах нет, что все наверняка образуется, он в этом не сомневается. И в самый канун Нового года пригласил нас в московский головной офис «Народнефти» — на встречу, посвященную подписанию последних документов, которые необходимо было послать в Лондон и Нью-Йорк, чтобы банки смогли перевести сюда деньги. Паоло на встречу пойти согласился. Сказал, что, по его мнению, она будет пустой тратой времени, но на работе нам все равно заняться нечем. С собой он взял меня и Сергея Борисовича.

«Народнефть» больше походит на государство, чем на компанию. Помимо скважин, трубопроводов и танкеров она владеет гостиницами, самолетами и футбольными командами. Ей принадлежат санатории на Кавказе и остров в Карибском море. В Финском заливе у нее имеется собственная подводная лодка, мало того, по слухам, в ее распоряжении находится парочка космических спутников. Кроме того, компания управляет несколькими борделями и держит на жалованье наемных убийц. В то время поговаривали также, что она платит немалые деньги половине членов российского парламента. А еще «Народнефть» могла похвастаться причудливым главным зданием центрального офиса на юге Москвы — построенное в девяностых, которые, судя по всему, были для русской архитектуры эпохой наибольшей эксцентричности, оно походит на воткнувшуюся носом в землю космическую ракету. Паоло, Сергей и я подъехали к этой башне довольно рано, около половины девятого утра. Был канун Нового года, последнего для меня Нового года в России.