Экстрасенс разбушевался - Анатолий Дроздов

Я встал.

– Не имеете права! – вскочил он.

– Очень даже имею, – хмыкнул я. – Читайте контракт.

По большому счету уходить не собирался – только припугнуть немца. А то раскатал губу. Я ему не остербайтер. Пусть поищет другого, может быть, найдет. Целителей в Германии много – по пять пфеннигов пучок.

Шредера я недооценил. В тот же вечер в дверь наших апартаментов позвонили. Я открыл дверь – в коридоре стоял Бах.

– Герр Мурашко? – спросил гаупткомиссар, хотя без того видел, кто перед ним. – Я к вам по служебному вопросу. Разрешите войти?

Я посторонился. Полицейский шагнул за порог, но дальше не пошел.

– Предъявите ваши паспорта, – предложил неожиданно.

Я принес советские. Он, не глядя, сунул их в карман.

– Как это понимать, герр гаупткомиссар? – удивился я.

– Превентивная мера, – пожал он плечами. – Не хочу, чтобы натворили глупостей. Мне звонил герр Шредер и просил кое-что разъяснить. Вы связали себя контрактом с уважаемым учреждением Германии, герр Мурашко. Потому вам выдали вид на жительство – быстро и вне очереди. Если откажетесь работать – вид могут отозвать. В этом случае вас ждет принудительная высылка в СССР. Там, вроде, с нетерпением ждут, – ухмыльнулся он.

– Это подлость! – не сдержался я.

– Придержите эмоции, герр Мурашко, – не смутился Бах. – Все справедливо. Вы нужны Германии, потому и здесь. Не желаете быть ей полезным – ауфвидерзейн. Разбирайтесь со своим КГБ. Честно говоря, не понимаю вас. Есть прекрасная работа, зарабатываете, как звезда Бундеслиги, чего более желать?

– Понял, герр гаупткомиссар, – ледяным тоном отчеканил я.

Бах помялся, видимо, желая еще что-то сказать, но передумал. Сухо попрощался и ушел.

– Что будем делать, Миша? – спросила Вика, когда я рассказал ей о разговоре с полицейским.

– Убираться отсюда.

– И куда?

– В Аргентину.

– Почему туда?

– Потому что далеко. В европейскую страну переезжать нельзя – немцы нас достанут. У них, мать его, Европейский Союз с договорами о правовой помощи. Выдадут как миленьких. Посадят под замок, и буду я пахать на них до скончания века. Не для того бежали из Советского Союза. А Аргентина приличная страна, одна из наиболее успешных в Латинской Америке.

– Мы никого там не знаем, – опечалилась супруга. – По-испански ты не говоришь.

– Выучу, – отмахнулся я. – Не такой он сложный. Денег у нас много. Отсидимся несколько месяцев и вернемся в СССР.

– Мне придется там рожать?

– В Аргентине хорошая медицина, – успокоил я. – Приличного акушера найдем. Ну, а нет, слетаем в США, там хороших клиник хватает.

– Ладно, – согласилась она. – Когда уезжаем?

– Дай мне неделю…

Заполошно бежать я не собирался. Переезд следовало подготовить, заодно дать понять Шредеру и Баху, что целитель не раб. Не остербайтер, как они думают. Для начала я сходил в банк и поинтересовался, есть ли у них филиал в Буэнос-Айресе.

– Нет, – покачал головой заведующий отделением. – Но мы поддерживаем корреспондентские отношения с аргентинскими банками. Если вы откроете в одном из них счет, мы переведем на него деньги. Собираетесь вернуться в Аргентину?

– Да, – кивнул я. – Президент Менем объявил о программе приватизации государственной собственности. Удачное время для инвестиций.

– Понимаю вас, – в глазах немца я прочел неподдельное уважение. – Жаль терять такого клиента, но мы рассчитываем на продолжение сотрудничества. Вам наверняка понадобится надежный партнер в Германии.

– Натюрлих! – заверил я.

– Могу дать вам рекомендательное письмо, – предложил заведующий. – С ним у вас не возникнет проблем в Аргентине.

Я поблагодарил, получил письмо и 50 тысяч марок наличными. Попросил на первое время. Принесли мгновенно.

Из банка отправился в клинику, где стал знакомить немцев с советским производством. Поясню. У рабочих в СССР две формы оплаты труда. Первая – повременная. С ней все ясно: сколько часов провел в цеху, столько и получил. Вторая – сдельная. Тоже, вроде, просто. Сколько деталей выдал «на-гора», столько и начислили. Но имеются нюансы: есть работа выгодная и не очень. Например, выточить вал стоит рубль. Рабочий в состоянии сделать 20 валов за смену. Хорошо? Очень. А вот втулки точить не выгодно – низкие расценки. Как ни упирайся, но больше пятерки в смену не получится. Почему так? Нормировщики постарались. Та еще публика, честно говоря, тормоз коммунизма. Потому все хотят точить валы, и никто – втулки. Но производству нужны и те, и другие. Вот и крутится мастер, исправляя ошибки идиотов-нормировщиков, распределяя задания так, чтобы всем досталось поровну, и никто не остался обиженным. Только нет правил без исключений. Есть на производстве асы, к которым со втулками лучше не соваться. Пошлют, и хрен ты ему что сделаешь. В цеху такие специалисты наперечет, уволится – беды не оберешься. Я решил продемонстрировать это немцам.

Алгоритм моей работы в клинике уже сложился. В первой половине дня занимаюсь детьми с ДЦП, во второй с незрячими. Я честно исцелял немчиков до обеда, после чего объявил, что устал, и сегодня работать больше не буду. Не успел дома приступить к борщу, как позвонил Шредер.

– Герр Мурашко, вы нарушаете контракт! – завопил в трубку.

– Интересно, какой пункт? – поинтересовался я. – Где там сказано о количестве исцеляемых больных? Или о том, что должен пребывать в клинике с 9 до 18?

– Раньше вы работали полный день, – снизил он тон.

– А теперь чувствую усталость. Ничего удивительного. Я ведь не станок, герр Шредер. Силы человека не беспредельны. Извините, но у меня стынет суп.

Если бы управляющий предложил поговорить и пересмотреть дурацкую систему коэффициентов, я бы передумал. Только немец бросил трубку. Ну, и ладно. На следующий день мне сменили расписание, объявив, что начну с незрячих. Кого они хотели удивить? Инженера, несколько лет проработавшего мастером в цеху? Я честно исцелил пять немчиков, после чего объявил, что станок сломался. То есть экстрасенс устал. На пути к дому меня перехватил Хоффман и спросил, буду ли сегодня заниматься детками с ДЦП? Я заверил профессора, что станок починим, и сдержал слово. Отчего не поработать, если платят нормально? Назавтра и в последующие дни ситуация повторилась. Мне всячески пытались навязать исцеление незрячих, я изящно от этого уходил. Скажете: жестоко? Дети не виноваты? Советские дети тоже никому не делали плохого. Но в последнюю войну отцы и деды этих киндеров сжигали их в сараях и крематориях, морили голодом в концентрационных лагерях, выкачивали кровь для немецких солдат. И вот эти люди будут навязывать мне свои правила? Хрен вам в рот!

В пятницу я отнес последний чек в банк, получил выписку со счета и отправился в апартаменты. Мы с Викой собрали чемоданы, посидели на дорожку, и я вызвал по телефону такси. Полиции не опасался. Слежки за собой не заметил, да и с чего ей быть? Паспорта Бах у меня отобрал, в его представлении без них из страны не выехать. Вот пусть и любуется фотографиями в наших документах!