Тринадцать гостей. Смерть белее снега - Джозеф Джефферсон Фарджон

Кивая, Джон следил за немым кино в холле у нее за спиной, в кадре дверного проема. Там встретились Надин и Зена Уайлдинг. Вскоре обе исчезли. Сразу после них мимо двери прошли лорд и леди Эйвлинг. Кино стало звуковым, лорд Эйвлинг ворчливо проговорил: «Где Энн? Эрншоу уже ждет. Знаешь, дорогая, жаль, что она…» Через несколько секунд промелькнуло семейство Роу, похожее на кур, торопящихся гуськом к кормушке… Их сменили Энн и Гарольд Тейверли. Энн была суровее обычного, словно обдумывала трудности предстоящей погони, Гарольд наблюдал за ней с таким видом, будто назначил себя ей в защитники.

– Я забыла платок! – воскликнула Энн, остановившись. – Ступайте, Гарольд, я вас догоню.

– Конечно, у каждого писателя свой метод, – продолжала разглагольствовать Эдит Фермой-Джонс. Впоследствии, в воспоминаниях Джона, ее голос звучал как капризный аккомпанемент к зловещей мелодии. – Например, Эдгар Уоллес пользовался диктофоном. Он умудрялся сочинить роман за один выходной. У Брета Гарта уходило целое утро на одну запятую и день на то, чтобы убрать ее. То есть у Оскара Уайльда. Агата Кристи…

Энн убежала. Тейверли обернулся и проводил ее взглядом.

– Мой собственный метод оригинален. Хотите послушать? Прежде чем начать – еще до того, как взяться за перо – никаких пишущих машинок! – я долго прогуливаюсь…

В кадре появился Чейтер, вынимавший руку из заднего кармана брюк.

– Я думал, что буду последним, – произнес он, – но на лестнице столкнулся с Энн.

– С Энн? – пробормотал Тейверли.

– Прошу прощения, я забыл про «достопочтенную», – оговорился Чейтер. – Не видели мою жену? – И вышел из кадра.

– Мистер Фосс, как я уже говорила, сначала я должна познакомиться со своими персонажами. Мне надо знать, как они будут реагировать. А уж потом…

Она вдруг замолчала. К двери подошел Тейверли. У Джона появилось странное чувство, что его фигура на экране стала объемной. Даром это не прошло: Эдит Фермой-Джонс наконец-то опомнилась и завершила свой монолог.

– Мистер Тейверли! – воскликнула она. – Нам уже пора?

– Автомобилисты готовы к отъезду, – ответил он. – Вам лучше поспешить.

– Неужели? Почему никто меня не позвал? Все, мистер Фосс, я лечу! Мы продолжим нашу интересную беседу позднее.

Когда она исчезла, Джон пробормотал:

– Надеюсь, вы не позволите себе излишне немилосердных мыслей, Тейверли, но я благодарю Бога за ваше вмешательство.

– Она учила вас писать роман? – улыбнулся тот. – Это бывает утомительно.

– И еще: благослови вас Бог за то, что не спрашиваете о моем самочувствии!

– Да, это тоже надоедает. Кстати, как вы?

– Стыдитесь! Я и так чуть не сошел с ума.

Тейверли посмотрел на часы.

– Уже почти половина одиннадцатого, – сообщил он. – Мне пора.

– Вы ждете Энн? – спросил Джон. – Или мне, как Чейтеру, нельзя забывать про «достопочтенную»?

Тейверли приподнял брови и расхохотался:

– У вас зоркий глаз и тонкий слух! Действительно, наблюдателю видна почти вся игра. – Он резко обернулся. – А вот и Энн – без «достопочтенной».

Джон чуть не разинул рот от удивления. Это была совсем не та Энн, какую он видел пару минут назад. И не Энн прошлого вечера. Это была новая Энн – взволнованная, искрящаяся, неистово веселая, беспричинно хохочущая.

– Идемте, Гарольд, идемте! – громко позвала она. – Какой день, какой день! Ура-ура!

Тейверли тоже уставился на нее. Но она схватила его за руку, и они убежали.

Джон проводил Энн взглядом. Беглецы не позаботились закрыть за собой дверь. Он пребывал в сильном волнении, не зная отчего.

Когда часы пробили один раз, в холле появился еще кто-то. Джон позвал, и на зов явилась Бесси.

– Не откажите закрыть дверь, – попросил он. У него уже не хватило бы сил на Балтина или Пратта.

– Конечно, сэр.

Бесси несла маленький поднос, и когда она закрывала дверь, Джон опять увидел на нем синее стекло, только на сей раз разбитое.

– Держитесь ближе ко мне, Гарольд, – прошептала Энн. – Хорошо?

– Да, – тихо ответил Тейверли.

С другого боку от Энн трусил сэр Джеймс Эрншоу, прочно державшийся в седле. Возможно, его политическая партия прекращала существование, но он, судя по дородному виду, не собирался последовать за ней. Он слушал Чейтера, но при этом не сводил глаз с леса впереди так, как будто Чейтера для него не существует. В седле Чейтер смотрелся еще менее внушительно. Когда он отъезжал от Брэгли-Корт, Пратт сказал Балтину:

– Будь я лошадью с комплексом неполноценности, я бы усадил на себя Чейтера и тем вернул себе самоуважение.

И верно, лошадь под Чейтером выглядела скакуном с комплексом превосходства.

– Любопытный разговор произошел у нас с вами вчера вечером в вашей спальне, сэр Джеймс, – нудил Чейтер. – Во сколько я ушел? Часа в два ночи?

– Ваша память лучше моей, мистер Чейтер, – отвечал Эрншоу, по-прежнему не отрывая взгляда от леса. – Я вообще не помню разговора.

– Он продолжался целых два часа, а вы не помните? Вы так исчерпывающе объяснили причины своего перехода в консервативную партию! Теперь я понимаю вас.

– Вы все понимаете раньше остальных! – парировал Эрншоу. – Что я намерен вступить в консервативную партию, например.

– Полагаю, это понимают и остальные! Насчет Балтина я просто уверен. Держу пари, что в его колонке на следующей неделе будет упомянут новый консерватор. И что дочь лорда Эйвлинга вскоре станет одной из самых популярных в партии хозяек приемов! Но даже Балтин не обмолвится, что сама дочь лорда Эйвлинга как-то повлияла на этот кульбит, и новый консерватор, с которым она только что обручилась… Нет уж, лучше вам освежить память и все-таки припомнить наш ночной разговор. С полуночи до двух ночи!

Он резко развернул лошадь и направился к другой группе всадников.

– Странное общество собрал на неделе ваш отец, Энн, – заметил Тейверли, глядя на удаляющегося Чейтера.

– Ужасное! – подхватила Энн. – Не знаю, долго ли мы вытерпим. Хочется развернуться и ускакать прочь.

– Я слышал, ловчий выследил оленя.

– Да, однако олени, знаете ли, не стоят на месте. Никогда не забуду, как в прошлый раз олени ушли из леса Саут-Хилл. Навсегда запомнила лицо бедняги Дика! Если он упустит стадо, то непременно повалится на колени и будет молить Господа о прощении! Видите? Что это?

Она всматривалась в дальний лес, где олень тоже возносил бы молитвы, если бы знал, как это делается. Замерев среди папоротника и вереска, он, казалось, сохранил жизнь только в больших круглых глазах, в них застыла стеклянная настороженность.