Молоко с кровью - Люко Дашвар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От окна отошла, комнатку взглядом вымела.
– А и буду собираться!
Торбы нашла, стала складываться. Как вечер упал, Лешка домой вернулся. На вещи упакованные глянул, удивился:
– Так что? Переезжаем завтра?
– Я ж сказала…
Повеселел.
– Последними припремся! Люди уже горилку на новосельях пьют, а мы…
– И мы успеем, – к мужу подошла, принюхалась. – А ты, вижу, уже успел где-то набраться.
– Повод был, – соврал. Не жаловаться же ей, что сама разъярила до предела.
– Тогда ложись, а я еще гляну – вдруг что забыла.
– Дай помогу, – говорит. – Вместе ляжем.
– Вместе так вместе, но ты к стене повернешься и все, а то что-то меня от запаха горилки аж выворачивает.
– Выворачивает? С чего бы это?
– А может, ребеночек будет.
– Ребенок?! – просиял. К Марусе бросился, целует, а она отворачивается, потому что и вправду что-то совсем плохо.
Лешка к окну подскочил.
– Сейчас как крикну на все село! Пусть знают, что у нас… – рукой на что-то твердое на подоконнике наткнулся. – О! Конфета… – Ей протягивает. – Маруся! Конфету хочешь?
Глаз недобро прищурила.
– Выбрось! Объелась сладкого. Пора, видно, и горькое попробовать. – Минуту подумала. – И окно закрой. Будет еще всякая мошкара в окна лезть!
Немец видел, как Марусин муж выбросил в темень двора конфету, как закрыл окно и погасил в комнате свет.
– Так оно и лучше, – пробормотал, вылез из сиреневого куста и побрел к жене. – Пройдет… Пройдет все.
Утром в четверг Лешка с двумя товарищами перетянул в грузовик торбы с вещами, какую-никакую мебель и посуду, кликнул Марусю:
– Залезай! Уже едем!
– Ты поезжай, а я пешком, – ответила Маруся. – Зачем мне кишки рвать в вашей машине?
– Точно, точно… – согласился Лешка. – Береги себя… Тихонечко иди, а мы пока все разгрузим.
Грузовик отъехал.
Маруся вышла на улицу и стала у забора. И что ж это с ней происходит? Почему не такая, как все? Люди глотку рвали, чтоб новую хату с газом получить, а ей – все равно. Даже лишняя она ей, эта новая хата. Зачем? И муж – картинка. Любит же ее, любит, аж дрожит. Другая бы от радости ноги ему мыла и воду пила. И она думала, что порадуется, но сердце противится, ведет Марусю, и все не дорогами – зарослями…
Вздохнула. Пошла по улице.
Степка как раз возвращался домой за сигаретами, потому что жена так голову задурила, что забыл курево, а на работе без «Пегаса» как без рук.
У лавки и встретились. Немец Марусю издалека заметил, хоть и слепой. Дождался, пока подойдет.
– Здравствуй, Маруся…
– А-а, немец, – усмехнулась. – И как? Хорошую девку я тебе нашла?
Голову опустил.
– Прости, Маруся… Предал я тебя… Так получилось. Прости…
Рассмеялась.
– Ах ты крысеныш, прости Господи! И что это ты мне тут мелешь? «Предал»?! Да кому ты нужен, несчастье?! Чеши к своей горбоносой и чтоб к моему окну на километр не подходил! Понял?
– Понял…
– И чтобы…
– Ну не сердись! Не подойду. Так оно, верно, лучше будет…
– Лучше?! – аж задохнулась. – Вот ты, выходит, как заговорил! А кто это вчера конфету мне на окно бросил?
– Ну прости…
– Не прощу!
– Хочешь, брошу Татьянку?
– Вот как!
– Разве что подождать, пока дитя родится?
– Что?! – у Маруси глаза на лоб. – Так горбоносая уже и тяжела?
– Да говорю же – прости…
Под ноги Барбуляку плюнула и пошла прочь. В шаге от него остановилась.
– Чтобы в новую хату не ехал! Ты мне там под боком совсем не нужен!
– Хорошо…
Еще шаг ступила.
– Прощай, Степа…
– Прощай, Маруся… Живи себе хорошо, а я тебя хоть издалека любить буду.
Усмехнулась, ладонь к груди беспомощно приложила, словно ищет что-то. Но нет намыста, сама от себя спрятала.
– Смотри мне… Чтобы любил! – сказала. И пошла прочь.
В четверг до ночи Лешка с Марусей распаковывали вещи в новом доме и так утомились, что уже не стелили чистое на кровать в спальне. Маруся кинула матрацы на пол в большой гостиной, поверх старую простыню, упала и сказала:
– Все! Больше не могу! Спать буду!
Лешка попытался обнять жену, но она хлестнула его по руке и постановила:
– Как выпьешь, так сразу же и забывай обо мне.
– Так вчера пил… Выветрилось все напрочь…
– Тебе выветрилось, а мне воняет.
– Дай окно открою. – Встать хочет, а она его за руку – хвать.
– Нет!
– Да тут, Маруся, краской пахнет, а не горилкой, – он ей. – Дай открою окно, а то задохнемся.
– Если боишься задохнуться, иди во двор и там себе устраивайся, – отрезала. – Не хочу окна открытого!
– Странные у тебя причуды, ей-богу! То тебе в мороз духота, а то и летом сквозняков боишься.
– Видели очи, что брали, теперь ешьте, хоть повылазьте! – к стене повернулась и затихла.
Лешка покрутился минуту-другую, вышел на голый двор покурить, а как вернулся, видит – стонет Маруся во сне, бросается, ладони к груди прижимает. Пошел к окну тихо, открыл, свежий воздух впустил…
– Ох и странные у тебя причуды, Маруся, – повторил.
Марусе снился сон, словно перед рассветом, когда ночь-старуха цепляется черными руками за деревья и дома, пугает солнце туманом, только бы не умирать, потерялась она в своей комнатке с кожаным диваном да зеркальным платяным шкафом, да так сильно заблудилась, что стала кричать:
– Эй! Кто-нибудь… отзовитесь…
Вдруг из тумана – баба старая. Протянула к Марусе руки с пальцами покрученными – мол, иди сюда, иди, не бойся. И вот вроде бы никогда раньше не видела Маруся ту бабу, а сама жмется к ней, как к родной, и все спрашивает:
– Где ж это я? Как же мне в мою комнатку вернуться?
– То дело непростое, – баба ей. – Должна мамке своей намысто красное коралловое отдать, тогда и вернешься.
– Мамке? Да зачем ей намысто? Стара она намысто на шею вешать.
– Не твое дело рассуждать об этом! – рассердилась баба. – Ишь что выдумала – без очереди счастье себе заполучить.
– Без какой очереди? – растерялась Маруся.
– А зачем ты у моей Орыси намысто отобрала?
