Четвёртая четверть - Инна Тронина

— Ах, Ронин!.. Это тот полковник, который командовал ОМОНом на Пресне? Он ещё ловушки в подъездах устраивал, где людей избивали… Да, Озирский говорил о нём. Это он взорвался? Уже генералом стал?

— Да, он месяц назад стал генералом, — почти с ненавистью подтвердил Захар. — И был очень тяжело, почти смертельно ранен четвёртого октября. Как раз в тот день, который наметил Озирский! И в шесть часов вечера, между прочим! Ты ведь помнишь, что месть планировалась на этот день и на этот час? Андрей мотивировал свой приказ тем, что ты в те дни потеряла мать, а потому должна мстить…

— Он никуда меня не посылал, Захар Сысоевич! Вы что-то путаете. — Оксана смотрела Горбовскому прямо в глаза. — Может, кого-то, но не меня. Да, я знаю про Ронина… Кличка его была — Андронов. Озирский ругал его по-всякому. Не знаю, хотел ли убить. Может, чего-то и ляпнул сгоряча. Андрей вообще любит выражаться. Но чтобы я убивала?… Да Ронин этот из спецназа, два метра ростом. Как я его убью? Мы — люди маленькие. Тут принеси, тут подай. Я у Андрея до родов секретаршей работала в офисе. Если бы он хотел убить, то не меня бы послал…

— Да ты не такая беззащитная, какой хочешь казаться, — укоризненно сказал Горбовский.

Николаев, сказавший за это время только одно слово, не отрываясь, глядел на Оксану. Он не верил собственным ушам. Александр ожидал совсем других слов, и теперь чувствовал, как немеют губы. По дороге с вокзала в Управление он предупредил Оксану, что придётся разговаривать с генералом Горбовским. Тот хочет задать ей несколько вопросов насчёт Андрея Озирского.

Оксана знала, что её бывший шеф пятого октября был арестован по подозрению в организации теракта против милицейского генерала Ронина. Оксана ничего не стала уточнять, лишь послушно кивнула и почти всю дорогу молчала. А вот теперь она пошла в отказ. И, похоже, не передумает. Эта девчонка — кремень.

— Оксана, ты ведь с самим Прохором Гаем работала. Человек довольно-таки опытный, во всяком случае. В банды «погружалась», краткий спецкурс проходила. Знаешь, что не обязательно впрямую мериться силами с тем, кого хочешь убить. Другое дело, если Озирский не предлагал совершить убийство Ронина в отместку за участие в тех событиях на стороне Президента. У меня есть информация, что это было.

— Не было этого, Захар Сысоевич. Вас неправильно информировали…

Наконец-то в глазах Оксаны показались слёзы. Из-под пальто, обшитого золотистой тесьмой, показался шнурованный замшевый ботинок.

— Чем хотите, поклянусь, что вас обманули! На Андрея всё время бочки катят. А что, Ронин погиб? Или только ранен?

— Только ранен… Девочка, ты даже сама не понимаешь, что говоришь сейчас!

— Я всё понимаю, Захар Сысоевич, — возразила Оксана. — Чего вы от меня хотите? Плакать по этому палачу я не стану. Но ничего плохого я ему делать не собиралась, и Андрей не приказывал.

— Только через две недели доктора обещают сказать, есть ли надежда на спасение, — хмуро сказал Горбовский. — А пока непонятно. Состояние критическое, и возможно самое худшее. И вот тогда Андрею мало не покажется. Оксана, я знаю о тебе куда больше, чем ты думаешь. Если захочу, твои подвиги станут известны широкой общественности. Я не шантажирую тебя, но хочу дать понять — надо сказать правду. Итак?…

— Андрей мне ничего не поручал, Захар Сысоевич. Как другим, не знаю.

Оксана говорила так убеждённо и страстно, что Николаев на мгновение сам поверил й.

— Жаль, что отменили честные комсомольские и честные партийные слова, — посетовал Горбовский. — А с детектором лжи я возиться не хочу. Ты готова подписать протокол, где будут зафиксированы твои показания? Ведь за ложь в этом случае ты ответишь по всей строгости закона. Тебя и в Турции достанут, не думай…

Мелькнуло в голове, что нужно заставить Оксану поклясться жизнью и здоровьем маленькой Октябрины. Но после этого генерал Горбовский перестал бы себя уважать.

— Я правду говорю, — монотонно ответила Оксана. — И протокол подпишу, и что хотите сделаю.

— Захар Сысоевич!

Саша наконец-то решил высказать своё предложение. Он не мог допустить собственного позора, провала в глазах Горбовского. Ещё немного, и тот поверит беспардонной лжи.

— Да честных ленинских слов сейчас не дают, но Богом клянутся. Оксана Бабенко приняла ислам под именем Саны, и теперь молится Аллаху. У неё, безусловно, есть основания выгораживать на следствии Андрея Озирского. В знак благодарности за заботу об осиротевшей семье. Как своего боевого товарища и командира. Как шефа в агентстве, как отца своего племянника, наконец! Как это называется? Зять, что ли?

Голос Николаева налился металлом и зазвенел. Будто космический вихрь унёс назад десять лет, и прокурор Александр Львович Минц обличал на суде очередного уголовника. Захар, как всегда, заслушался. Но Оксана не шевельнулась. Она смотрела на настенные часы, где громко щёлкали две стрелки.

— Но в одном случае Сана солгать не может — если даст клятву именем Аллаха. Крепость её веры ещё не подвергалась серьёзным испытаниям…

— Санька, да ты что? — опешил Горбовский. — Есть законные методы…

— И этот метод законный, — настаивал Николаев. — Если человек говорит правду, почему ему не поклясться тем Богом, в которого он верит? Христиане клянутся на Библии. Мусульмане, естественно, на Коране. Коран я, к сожалению, из дома не прихватил. Но для верующей мусульманки достаточно сказать «Клянусь Аллахом». И дальше повторить то, что она говорила ранее. Тогда уже можно верить, потому что кара небесная, которая достигнет клятвопреступника, куда более страшна, чем человеческий суд. Итак, Сана, клянёшься?…

Николаев встал, опершись на палку. Он смотрел на Оксану мутными, розоватыми стёклами очков. Генерал повертел головой, будто хотел отогнать наваждение. Он никак не мог заставить себя поверить в Бога, несмотря на новомодные веяния. В таких случаях он всегда давал слово офицера. Но Оксана офицером не являлась, и управы на неё не было.

— Клянусь Аллахом, что Андрей Озирский не посылал меня убивать Ронина, — спокойно сказала Оксана. И пояснила Захару, хотя тот не просил: — Вы же знаете, что во время поминок мужики часто обещают отомстить, а через минуту об этом забывают. Так полагается, и всё. Можно и кулаком себе в грудь постучать, рубаху разорвать, но это просто спектакль, слова. Вот на Кавказе или в Турции, там действительно платят по счетам. А у русского весь пар в свисток уходит.

— Анджей Озирский не русский! — с ненавистью сказал Саша. Он не мог больше смотреть на Оксану, которая ещё час назад нравилась ему. — Поляки никогда не забывали обид. Евреи — тоже.

— Подумаешь! — Оксана фыркнула. — С кем поведёшься, от того и наберёшься. Захар Сысоевич, — обратилась она к генералу, — мне можно уйти? Или вы ещё о чём-то хотите спросить? Я хотела уже сегодня обратно в Москву уехать.

— И не заночуешь? — Горбовский подписал оба пропуска, но Оксане с Сашей их не отдавал. — Устала, наверное, с дороги? В сидячем ведь ехала?