Девушка жимолости - Эмили Карпентер

– Жимолость, – проговорила она пару мгновений спустя. – И немножко яблочного бренди Хауэлла.

– Как ты поняла?

Мама откинулась на спинку кровати не открывая глаз.

– Из ума я, может, и выжила, но свою самогонку узнаю всегда.

– Я ее продаю. – Джин сама удивилась собственной слабости: выдать секрет вот так запросто, просто ради маминого одобрения. Она взрослая женщина или малолетняя дурочка?

– Да что ты?

– Некоторые дамочки продают ее в Чаттануге. Под названием «Джин-морс».

– Бутлегерши твои дамочки. Закон такой. А дальше-то что? – Мама осушила бутылку до дна и промокнула губы рукавом ночной рубашки, и без того в пятнах. – Смотри, Джин. Гляди в оба. – Она поставила бокал и вздохнула от наслаждения. Алкоголь уже наверняка действовал, решила Джин, ведь мама весила не более восьмидесяти фунтов. – И сколько ты получаешь за эти бутылки? – спросила мама.

Джин поежилась. Больше ничего говорить нельзя. Мама не вполне в себе. Проговорится папе, и тогда у них у всех будут большие неприятности.

– Надеюсь, ты хорошо все спрятала, – продолжила мама.

– Да, мам, хорошо.

– На чердаке? В коптильне?

Боже, иногда мама попадает пальцем в небо. А иногда прямо подначивает.

– В подвале, – ответила Джин и опустила глаза. Фартук она успела скрутить в змейку, скользящую по коленям. Она разгладила его, и аромат напитка из жимолости развеялся по комнате. На секунду ей представилось, что у напитка есть особая сила, что это волшебное зелье из сказки, капающее с кончиков ее пальцев. И если Джин дотронется до мамы пропитанными этой влагой пальцами, та преобразится: станет обычной бабушкой, которая шикает на внуков в церкви и целыми противнями печет овсяное печенье. Если дотронется до Хауэлла, он превратится в камень, станет изваянием, которое сможет только наблюдать, как она суетится по дому. А если коснется Тома… Если коснется его как следует…

– Смотри, девочка, – сказала мама. – Он упечет тебя в Причард, если не будешь осторожна. – Она сползла ниже под одеяло и повернула лицо к солнцу, светившему в окно.

– Хауэлл?

– Вместе с отцом. Они только и знают, что об этом говорят. Причард, Причард, Причард. Все мужики в наших горах спят и видят упечь своих баб в Причард, если мы не опомнимся. Точно мы дети малые.

По спине Джин ледяными пальцами прошелся холодок, но она не подала виду. Даже выдавила смешок:

– Иной раз даже хочется, чтобы меня куда-нибудь упекли. По крайней мере, подальше от этих мест.

Мама изменилась в лице.

– Это пока сама там не окажешься. Как окажешься, так образумишься. – Она фыркнула. – Я была в Причарде, ты знаешь. Когда-то. Меня отец туда отослал.

Всерьез и целиком об этом Джин никогда не слышала. Так, краем уха, от посторонних.

– За что он тебя туда отправил?

– Я ходила во сне. Несколько раз по утрам мама находила меня в свинарнике. Папа решил, что это у меня нервное, и отослал туда – «отдохнуть». Но ненадолго. Мы с твоим отцом тогда уже встречались. Я написала ему, рассказала, что там вытворяют. Я хочу, чтобы ты знала: он приехал за мной и забрал меня домой. И никогда больше не упоминал Причард.

– Там было страшно? – спросила Джин.

Мама взмахнула рукой, испещренной старческими пятнами и перевитой венами.

– Да ладно. Дело давнее.

– Что они с тобой там делали?

Мать вздохнула, долго и протяжно.

– Не знаю.

– Мам.

Больная повернулась на кровати и накрыла рукой руку дочери. Солнце освещало мамино лицо, разглаживая морщинки и выравнивая кожу, и Джин увидела, какая она красивая. Когда-то она была совсем как Джин – те же темные вьющиеся волосы и нежные черты. И те глаза, тот же взгляд из-под изогнутых бровей.

– Спрячь деньги в коптильне, Джин, – повторила мать. – Я помню, он вроде туда старается не ходить, так что там будет в сохранности. Спрячь в коптильне, поняла?

Джин пожала мамину руку и забрала тарелку. У мамы перемешались в голове воспоминания, она путала людей и события. У Хауэлла и Джин никогда не было собственной коптильни.

Она спустилась вниз по лестнице и, против обыкновения, посмотрела на стену над камином. Между камней торчали квадратные головки двух гвоздей. Ружья не было на месте. Джин замерла. Куда делось ружье? Мама его взяла?

По-хорошему нужно было вернуться, выспросить у мамы, куда она спрятала ружье, и повесить его на место, пока не пришел отец. Будь Джин хорошей дочерью, хватило бы ей ума, она бы так и поступила.

С другой стороны, нельзя никому рассказывать о пропавшем ружье. Лучше помалкивать, и пусть мама сама решает, что делать. Отношения родителей, думалось ей, рано или поздно все равно придут к такой развязке.

Сердце стучало размеренно, однако во рту пересохло, как пересыхает летом русло ручья. Джин забрала с кухни бутылку и открыла парадную дверь. Постояла минутку, наслаждаясь электрическими вспышками солнечного света посреди тени, и пошла к Эгги.

17 сентября 2012, понедельник

Бирмингем, Алабама

На следующее утро мы вернулись к дому, примостившемуся на обрыве. Джей и Роув молчали всю дорогу. Я вновь и вновь повторяла про себя мамину молитву, готовясь к любому повороту событий.

Парадную дверь Вутенов открыла рыхлая молодая чернокожая девица в халатике с медвежатами, с волосами, забранными резинкой в пучок на макушке. Из дома повеяло затхлостью. С потускневшей латунной люстры свисала паутина.

– Чем могу помочь? – Ее взгляд заметался между мной, Роувом и Джеем. Она мигала от яркого солнца и, казалось, нервничала. Лет ей было от силы девятнадцать-двадцать.

– Мы хотели бы повидаться с Уолтером и Вэлери Вутен, – ответила я. – Они дома?

– Уолтера нет. Он скончался много лет назад.

– А Вэлери?

– Она дома, но болеет.

– А что с ней? – Я понимала, это прозвучало не очень-то вежливо, но делать реверансы настроения не было.

– Возраст, вот что с ней. Ей уже восемьдесят девять. И у нее рак. Даже если она вас увидит, то все равно не узнает. Вы, кстати, кто?

– Племянница. Она моя тетка.

Девица оперлась о косяк и смерила меня взглядом с макушки до ботинок, разглядывая, как я одета.

– Не знала, что у нее есть племянница. По крайней мере, Терри мне ничего не говорила. Вы все из Бирмингема?

– Из Мобила.

– А, Мобил. У меня там родня.

Я кивнула:

– Не возражаете, если мы заглянем ненадолго?

Девица колебалась.