Гадкие лебеди кордебалета - Кэти Мари Бьюкенен

Антуанетта остается с Эмилем Абади, и я иду домой в одиночку. Когда я открываю дверь, то чувствую волну удушающего жара. Это после ледяной ночи снаружи, после месяцев, когда я дрожала даже под одеялом и прижималась к кому-нибудь из сестер, чтобы согреться. Шарлотта спит на нашем тюфяке, одеяло скомкано у ног. Маман спит, сидя у стола, положив голову на руки. В углу пылает камин, заливая комнату теплом и мерцающим светом. Входя, я вижу в папином буфете черную дыру, похожую на жадный рот. Одного из ящиков больше нет.

Я падаю на стул. Жизнь идет единственным путем, каким может идти, или как там сказал месье Золя.

—Не смей о нем думать,— шепотом повторяю я сама себе дважды, во второй раз немного громче, чем в первый. Я заставляю себя встать и расправить плечи.

Утром я пойду в класс к мадам Доминик. У меня есть шанс.

Вдова Юбер убита. Ее забили до смерти молотком. По крайней мере, так говорят пекарь, мясник и Мари, которая должна знать правду, потому что постоянно читает газеты, которые приносит из мастерской месье Дега. О мертвых не стоит говорить дурно, но старая вдова Юбер любила поважничать. Она так гордилась своей газетной лавкой, строила из себя невесть что и болтала с господами, которые покупали вечерние газеты. Когда я проходила мимо, она окидывала меня презрительным взглядом и даже не скрывала этого. Но что мне толку от ее газет? В L’Illustration, конечно, есть картинки, но если ты не можешь разобрать буквы под ними, от картинок тоже мало проку. Но я все равно задерживалась у лавки, только чтобы позлить ее. Но переломанные ребра, раздробленный череп, искрошенные зубы? Такого никто не заслужил.

Я стою в толпе на пересечении рю де Дуэ, рю Фонтэн и рю Мансар, рядом с витриной закрытой лавки вдовы. Когда по рю Фонтэн наконец проезжает катафалк, люди на тротуаре уже стоят в три ряда. Гроб не виден из-за букетов и венков. На одном надпись «Матери». Наверное, это ее два сына правят катафалком, а их жены идут за ним, во главе процессии. Вдову должны похоронить на кладбище в Сент-Уэн.

Прямо напротив лавки одна из женщин хватается рукой за грудь и, шатаясь, делает несколько шагов. Толпа ахает, другая женщина спешит на помощь, и процессия останавливается. Первая женщина машет братьям рукой, им хватает ума понять, что она не дойдет, и предложить ей место на скамейке в катафалке.

Солнце в сером небе кажется тусклым. Я плотнее запахиваю шаль, чтобы спастись от порывов ветра. Весна все никак не наступает, зима тянется, а от маман только и толку, что вонь ее горячего дыхания. Я не знаю, откуда берутся дрова для обогрева нашей комнаты, разве что она продолжает жечь ящики буфета. «Западня» закончилась на прошлой неделе, а месье Леруа в Опере сказал, что ролей не хватает даже для тех статистов, которые не уходили от него на целый год. Мари и Шарлотта получают в Опере по семьдесят франков в месяц, и, хотя Мари теперь не ходит в мастерскую месье Дега так часто, она нашла себе другую работу, в пекарне прямо напротив. Каждое утро, с половины пятого до восьми, она замешивает тесто для восьмидесяти багетов. Меня удивило, насколько целеустремленно Мари искала работу, но совсем не удивило то, что ее взяли в пекарню. Альфонс, сын пекаря, вечно выходил покурить на крыльцо как раз тогда, когда она шла домой из Оперы. Много раз я видела, как парень приоткрывает рот, собираясь с духом, но Мари упорно не поднимала глаз, хотя ему хватило бы одного ее взгляда, чтобы завязать разговор. Так или иначе, эта девчонка с каждым днем становится все прижимистее и при каждой возможности жалуется на тяжелую работу. «Это выматывает,— говорит она.— Ноги у меня созданы для танца, это правда. А вот руки болят».

Ах, как ужасно работать рядом с теплой печью, где всегда пахнет свежим хлебом! Я сказала ей это вчера, а она, растягивая колено и массируя напряженные мышцы икры, заявила:

—Тебя вообще дома не бывает, откуда тебе знать, как я устаю. Вечно шляешься с этим парнем и по полночи сидишь в пивных, а сама даже работу не нашла.

—По крайней мере, я не прячу свои припасы.— И это была правда.

Три франка, которые мне платили за каждое выступление в Амбигю, давно ушли на аренду, на молоко, яйца и свинину, которая порой появлялась на столе.

—Я даю тебе столько же, сколько ты раньше вкладывала. Каждый день я оставляю багет.

—И еще один приберегаешь для себя!— Это заставило ее умолкнуть. Я знаю, что в пекарне ей каждый день дают два багета, а не один, который она оставляет на столе. Мы с Шарлоттой делим его на троих, пока маман не успеет заглотить большую часть. Маман сказала, что чуть от стыда не умерла, когда пошла к пекарю требовать второй багет от имени Мари и узнала, что та каждое утро забирает два.

Она закусила нижнюю губу.

—Хорошо, завтра положу на стол оба. Правда.

Вечером меня мучила совесть, и я прижалась к ней, когда мы легли. Маман где-то бродила, а Шарлотта лежала с другой стороны от Мари и тихо посапывала, как будто ей снилась сцена, поклоны и горы роз у ее ног.

—Насчет «Западни»,— сказала Мари. Уже два месяца прошло с тех пор, как она посмотрела пьесу, но все еще постоянно о ней болтает.— Если бы Купо не упал и не начал пить, мечта Жервезы бы сбылась.

—Не знаю. У нее вроде как талант всегда выбирать бестолковых мужиков. Сначала Лантье, потом Купо.

—Выходит, ты согласна с месье Золя?— Спина у нее напряглась.— Выходит, жизнь Жервезы не могла быть другой?

—Это же выдумка,— а вот это я должна была сказать с самого начала.— Просто выдумка.— Я запустила пальцы в ее густые локоны и погладила по голове.— Рю де Дуэ не такая гадкая, как Гут-д’Ор. Ты не Жервеза.

—Я не такая красивая.

—Зато в два раза умнее. Я никого не знаю, кто бы рассуждал, как ты.

Я не стала говорить, что она просто теряет время из-за всего этого и что от ее раздумий никакого проку, только обкусанные ногти да бессонные ночи. Слишком уж грустный у нее был голос.

—Не хочешь шутить?

—Не сегодня.

Она сплела пальцы с моими, и мы долго лежали тихо. Я знала, что она чувствует тепло моего тела, как и я — ее.

—Ты же зарабатываешь,— сказала я.— Куда ты деваешь деньги?

—Я не хочу закончить как Жервеза,— ответила она.— Правда. Мне нужно немного мяса на костях, чтобы попасть в кордебалет. Я не могу месить тесто, танцевать, позировать и смотреть на провалы между ребрами.

—Ты что, отдаешь деньги маман?

Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

—Я купила в ломбарде пачку. За десять франков, почти новую.

—Все равно не сходится, Мари.

—Мама Жозефины, это у которой новый кушак на каждый день, договорилась о частных уроках с мадам Теодор.— Она замолкла, и я поняла, что она жует губу, хоть и не видела этого.— Я тоже договорилась. Два раза в неделю. Я отстаю, Антуанетта. Я очень поздно начала. А экзамены в кордебалет всего через три месяца.