Гадкие лебеди кордебалета - Кэти Мари Бьюкенен

Пока я была одна, я взяла лейку и побрызгала водой пол перед станком. Потом встала в пятую позицию и начала разминаться, делая наклоны вперед. Свободную руку я сначала держала во второй позиции, потом касалась ею пола и поднимала наверх, как будто вытягивая себя, выпрямлялась и отклонялась назад. Но когда я встала ровно, стена у меня перед глазами словно бы посерела по краям, а потом серость расползлась по ней и осталась только одна яркая точка. Я думала о том, что у меня липкий лоб и что волосы стоят дыбом, и тут у меня подогнулись колени.

Я пришла в себя от шума шагов — другие девочки поднимались по лестнице в класс. Я кое-как встала и нашла себе местечко в дальнем конце станка, а когда мы отошли от него — в заднем ряду. Обычно я занимаю другие места, но мадам Доминик ничего не сказала.

Пока она объявляла первую комбинацию экзерсисов, мне вспомнилась вчерашняя случайная встреча на рю Бланш. По дороге домой из Оперы кто-то положил мне руку на плечо. Я развернулась. Передо мной предстал не кто иной, как месье Дега.

—Мадемуазель ван Гётем,— сказал он.— Мне нужно сказать вам пару слов.

Я думала, что он собирается пригласить меня в мастерскую завтра или на следующей неделе. Но он просто стоял, явно чувствуя себя неуютно, и тер руки одну об другую, как будто мыл их.

—Приходил месье Лефевр,— произнес он наконец.— Хочет купить ваше изображение.

Рисунков со мной были сотни, некоторые из них просто валялись на полу, пока их не выметала Сабина. На многих листах виднелась только пара карандашных линий. Только один раз я видела себя на картине побольше, такой, какую любитель балета вроде месье Лефевра мог бы повесить себе на стену. Это была картина маслом, изображающая занятие. Одни девочки тянулись у станка, другие отдыхали на скамейке, а посередине стояла я, тощая и измученная, и обмахивалась веером. Я помню, как позировала для этой картины, помню, как тяжело было держать веер.

Месье Дега посмотрел на меня серьезно, и я вцепилась в каменную стену аптеки, у которой мы стояли.

—Картину с уроком танцев?— спросила я.

—Нет,— он опустил глаза.— Набросок. Вы с трех сторон. Когда вы позировали для статуэтки.

—Статуэтки?

—Да-да,— он отмахнулся.— Вы помните этот рисунок?

—Статуэтка, изображающая меня?

Он резко кивнул.

—Для Пятой выставки независимых художников, которая пройдет в следующем месяце.

Я стиснула руки и прижала их к груди. Месье Дега, который писал балерин и Эжени Фиокр, делает мою статуэтку!

—Чтобы потрогать этот набросок, он снял перчатку.— Месье Дега посмотрел мне в глаза, чтобы убедиться, что я все понимаю.— Он провел пальцем по вашей спине.

Конечно, я помню, как вздрогнула от прикосновения, но это как будто случилось сотню лет назад. Это ничего не значило по сравнению с новостями о статуэтке, моей статуэтке.

—Ах, месье Дега,— я пожала плечами, стирая тревогу с его лица.— Я так рада!

Это вам не одна из фигур на картине с десятком девушек. Меня выбрали из всех, меня высекут в мраморе, отольют в бронзе.

Плечи у него приподнялись и опустились, он тяжело вздохнул. Потом закрыл глаза и долго их не открывал. Сжал пальцами переносицу, потер лоб.

—Я сказал, что не могу ее продать,— фраза оборвалась на полуслове.

Мы стояли на рю Бланш, и он спокойно смотрел на меня. Должна ли я была почувствовать благодарность или облегчение? Я ничего такого не почувствовала. Стыд и страх, которые я испытала, раздеваясь и чувствуя палец месье Лефевра на своей спине, пропали. Их вытеснила гордость. Месье Дега чуть-чуть дернул плечом, но я все равно это заметила. Он перестал за меня волноваться.

А теперь я чувствую панику. Я не могу вспомнить па, которые только что назвала мадам Доминик. Она отходит в угол, чтобы обсудить музыку со скрипачом. Мы должны продумать комбинацию, готовясь к тому мгновению, когда скрипач снимет инструмент с колен и поднесет к плечу.

Ноги Бланш не двигаются, но по неистребимой балетной привычке она повторяет движения ног руками, обдумывая глиссады, жете и антраша. Я придвигаюсь ближе. Так близко, чтобы она не смогла делать вид, что не замечает меня. Она продолжает свое занятие, не глядя на меня.

—Бланш,— шепчу я.

Она раздраженно смотрит на меня и прижимает палец к губам.

—Пожалуйста.

—Сиссон де кот, антраша катр, глиссад, два бризе, жете, ассамбле, шанжман,— она поворачивается ко мне спиной и продолжает.

Этого мало. Я не знаю начальной позиции. Направления глиссада, бризе и ассамбле. Не представляю, какую ногу ставить вперед. Она это знает, но отворачивается. Вчера комбинация была очень сложной, и шесть девочек не справились, включая Бланш. Потом была моя очередь, и я идеально проделала все па и завершила финальное жете уверенным аттитюдом. Мадам Доминик зааплодировала.

Я вовсе не наступаю Бланш на пятки. Она танцует все еще гораздо лучше меня. Но я уже выбилась из отстающих. И понимаю, что не только сама заметила, как уменьшилась пропасть между нами. Когда я рассказала ей о статуэтке, она сказала только, что месье Дега в своих синих очках и с пышной бородой похож на безумного. Я пожалела, что поделилась своей радостью.

В субботу мы с ней вышли после занятий и направились на рю Лафит — Жозефина сказала, что видела мой портрет в галерее Дюрана-Рюэля. Не успев отойти от Оперы, мы заглянули в окно галереи Адольфа Гупиля. Раньше я никогда этого не делала. В высокий потолок там вделаны большие стеклянные рамы, зал освещает солнце и одна-единственная хрустальная люстра. На окне висят бархатные занавеси, прихваченные золотым шнуром с кистями. Диваны с завитками, обтянутые простеганной парчой, теснятся в центре комнаты. Они развернуты так, чтобы, сидя на них, можно было видеть стены, на которых от нижней панели до потолка висели картины. Я рассматривала их, но не видела ни обрезанных ног, ни пустого пола, ни тем более прачек, склонившихся подвесом тяжелой корзины или горбящихся над утюгом, хотя в мастерской месье Дега таких картин было множество.

—Смотри, вон та Ева с яблоком совсем как настоящая,— Бланш ткнула пальцем.

—У месье Дега совсем другие картины,— ответила я.

Когда мы добрались до рю Лафит, я уже думала, что зря позвала ее с собой. На этой улице оказалось полно галерей, но все вовсе не такие шикарные, как галерея Адольфа Гупиля. Шестнадцатый дом оказался каменным, с большим, чисто вымытым окном. Бланш фыркнула:

—И никакого сравнения с Гупилем.

—Пошли.— Через окно мы ничего не могли разглядеть. Бланш явно была не в настроении и не сказала бы ничего доброго, даже если бы месье Дега нарисовал меня великолепно.

—Мы только хотим посмотреть на твой портрет,— заявила она, открывая дверь.

Внутри было пусто. Лампы с большими рефлекторами заливали светом стены — совсем не такие высокие и густо завешанные, как в галерее Гупиля. Какой-то господин в жилете, с часовой цепочкой, немедленно подошел к нам и с интересом на нас уставился. Над ушами волосы у него уже седели и лежали мелкими завитками, на лбу собрались морщины от удивления — он явно не ожидал увидеть у себя в галерее двух девушек в изношенных туфлях. Но щеки у него круглились в улыбке, и он не стал на нас кричать.