Противостояние - Александр Чернов

Он видел недавно установленный прицел Перепелкина всего один раз. Тогда, за неделю до выхода в боевой поход, на тренировке для всех членов расчета по наведению орудий, он перепутал направление вращения маховиков. Вместо наведения «вправо – вверх», умудрился загнать ствол в крайнее «левое – нижнее» положение. Потом он, долго моргая, смотрел на распекающего его Моласа, пока того в очередной раз не вывел из себя невинный взгляд «телячьих» глаз матроса. Первое знакомство с оптическим прицелом закончилось для Зыкина очередным часом на баке и синяком на левой скуле. За что Молас, кстати, был приватно строго отчитан замечавшим и не одобрявшим подобные «мелочи» Небогатовым.

С непонятно откуда взявшейся ловкостью профессионала, которая так не походила на его же неуклюжие движения на тренировках, Зыкин за семь секунд навел орудие на цель и выпалил! Не отрывая взгляда от прицела и продолжая удерживать в перекрестии случайно подвернувшуюся «Адзуму», он заорал на остальных членов расчета: «Подавайте, сукины дети, нам с япошкой что, вас до вечера ждать?»

Подбежавший к орудию Молас хотел было заменить его на месте наводчика на кого-нибудь другого, но, машинально проследив за падением снаряда, увидел, как у самого борта не обстреливаемой никем «Адзумы» вздыбился одинокий столб воды. После того как еще пара снарядов также легла очень прилично, Молас ограничился ободряющим похлопыванием по плечу и приказом перенести огонь на головной. И тут всегда молчавший Зыкин подал голос, причем от прицела так и не отвернулся и говорил с лейтенантом, не глядя на него:

– Вашбродь, там от всплесков сам черт ногу сломит, а второго я щас точно достану.

– Как ты его достанешь, олух царя небесного, – начал было закипать имеющий короткий фитиль Молас, – для нормальной пристрелки надо не менее трех орудий в залпе, сам ты дистанцию не уточнишь, если говорят тебе по головному – бей по…

Очередной выстрел прервал речь лейтенанта, и примерно через двадцать секунд на борту «Адзумы» расцвел цветок разрыва…

– Как, как… Охотник я. И отец мой был охотник. И дед был, – отозвался по-звериному оскалившийся матрос, по-прежнему не смотря ни на что, кроме цели, – тут оно, конечно, не дробовик и не «бердан», но прочувствовать тоже можно. Не, вашбродь, теперь от меня он уж никуда не денется!

– А чего же ты, черт эдакий, полтора года ваньку мне валял, пушку не в ту сторону ворочал? – оторопело проговорил Молас, откровенно любуясь действиями комендора. – Ведь мог бы за наводчика стать еще с год назад! Неужели самому была охота снаряды кидать?

– А зачем? – откровенно не понял Зыкин. – Наводчиков у нас в достатке, а что пушку не туда повернул… Я это «право», «лево», вращать «по чусовой, против чусовой» не особенно разумею. Тут пробовать надо, а так, на словах, я не очень… Извиняемси…

С этими словами бывший охотник, а отныне законный наводчик шестидюймового орудия крейсера «Россия» выпустил в сторону «Адзумы», названия которой не знал, ибо в опознании силуэтов тоже был «не очень», очередной снаряд. До конца боя орудие Зыкина показало самый большой процент попаданий из всех русских шестидюймовок. В «Адзуму» на этом этапе боя попало шесть таких снарядов.

* * *

Неудобство и бесперспективность стрельбы его корабля по «Идзумо» стала очевидна для командира, следующего третьим в русской колонне «Витязя». Вспомнив, что Руднев сказал, что «в бою надлежит проявлять разумную инициативу», Миклуха приказал перенести огонь на идущий в японской колонне третьим «Ивате». Стрелявший до этого по «России» в полигонных условиях «Ивате» не долго оставался в положении не пораженного корабля, и теперь в японской колонне похвастаться отсутствием попаданий могла только «Токива». Крейсер, казалось, оправдывал свое название – «Вечная», или «Незыблемая».

За все время боя носовая башня «Памяти Корейца» добилась двух попаданий в «Идзумо». Первое с большой дистанции в грот-мачту. При не взорвавшемся бронебойном снаряде оно осталось не замеченым для русских. Но японцам от того было не легче – пробитая насквозь, она вот-вот готова была рухнуть со всей своей оснасткой. Во втором попадании на русском крейсере тоже были не уверены – снаряд прошил японский корабль почти насквозь, взорвавшись в угольной яме противоположного борта.

После переноса ее огня на «Якумо» последний получил сперва довольно безобидное попадание. Метровая пробоина высоко над ватерлинией никак не повлияла на мореходность и боевые качества крейсера. Но не могло же японцам везти бесконечно! На каждом их крейсере бронированные казематы шестидюймовых орудий и пара башен главного калибра занимали примерно десять процентов от площади бортовой проекции. И при этом броня эта вполне пробивалась десятидюймовыми снарядами. Рано или поздно хоть один из них, но обязан был попасть в уязвимое место, просто по теории вероятности.

Хотя, в общем, японскому флоту, даже получившему ожидаемое попадание, скорее все же повезло. Попади в первый час боя снаряд с «Памяти Корейца» в башню какого-либо корабля британской постройки – «Идзумо», «Ивате» или «Токивы» – и тот бы взорвался. На каждом из них в башне хранилось несколько десятков снарядов, что позволяло повысить скорострельность в первый, самый важный период боя. К счастью для японцев, носовая башня «Памяти Корейца» вела огонь по построенному консервативными немцами «Якумо».

Проектировщики верфи «Вулкан», в Штеттине, разместили все снаряды и заряды к ним в погребе боеприпасов, где им и место. А для увеличения скорострельности установили на «Якумо» два снарядных элеватора вместо одного, как было сделано на кораблях британской постройки. Но расплачиваться за это пришлось уменьшением количества снарядов: если на «Идзумо» на восьмидюймовый ствол приходилось по 120 выстрелов, то на «Якумо» – всего 80. Зато после того, как двухсоткилограммовый снаряд проломил броню кормовой башни и взорвался на станине орудия, сдетонировали только два снаряда и заряды к ним. Получи такой удар любой из «англичан» Камимуры, одновременный взрыв до 50 снарядов гарантированно разрушил бы не только башню. Неизбежен был взрыв погребов боезапаса.

Впрочем, для находившихся в кормовой башне «Якумо» и двух поднятых в элеваторах снарядов с пороховыми картузами хватило с избытком. Из амбразур орудий выплеснулись длинные, метров по тридцать, полотнища огня, сорванная крыша башни плюхнулась в воду за кормой, а сам крейсер, казалось, силой взрыва был вдавлен в воду до балкона командирского салона.

Одномоментно к «перистым облакам» – корабль назван в честь священной горы Якумо, в полном соответствии с именами остальных японских кораблей линии, носивших названия гор или провинций на территории Японии, но дословно «Якумо» в переводе означает именно «перистые облака», – перенеслись души тридцати пяти членов его команды. От сотрясения на несколько минут заклинило рулевую машину, и «Якумо» медленно стал вываливаться из строя вправо, невольно уходя от основного места сражения.

Японское море. 6 июля 1904 года

Громогласное, раскатистое «ура» прокатилось по палубам русских кораблей, а потом подобно цунами затопило их низы и трюмы, куда весть о взрыве японского крейсера попала через переговорные трубы. Даже на сильнее всех пострадавшем от огня японцев «Рюрике» радостно орали все, кто мог хоть что-то произнести вслух. Но к этому моменту их старейший из принимавших участие в бою крейсер выглядел страшно…