Эпоха за эпохой. Путешествие в машине времени - Карл Александр

– Ваш выбор наряда не кажется вам чересчур вызывающим, Джон?

– Как вы сюда попали?

Уэллс молча улыбнулся.

– Как вы меня нашли?

– Разве такие детали имеют значение?

Стивенсон вздохнул, пригладил ладонью волосы и отвернулся от Уэллса.

– Следовательно, вы знаете.

– Вы оставили свой плащ и саквояж в шкафу в прихожей, – равнодушно ответил Герберт Уэллс.

– Извините за беспокойство.

– Думаю, ни я, ни наши общие знакомые не догадывались, до чего мог пасть один из нас! – взорвался Эйч Джи. – Что на вас нашло, Джон?

Стивенсон напрягся и повернулся к Уэллсу:

– Объяснений нет. А даже если бы были, они никого, кроме меня, не касаются.

Его рука нащупала бутылку «Бифитера».

– Не желаете джина, старина? Вкус не такой резкий, как раньше, и он жутко дорого стоит, но, с другой стороны, это же импорт. С учетом нашего места пребывания… – Стивенсон позволил себе ироническую усмешку. – Он весьма недурен. Налить вам стопку?

Уэллса огорошило предложение выпить с этой тварью. Однако чем дольше он смотрел на Стивенсона, чем более полно оценивал ситуацию, тем понятнее ему становилось, что разумнее было бы воспользоваться его предложением. Возможно, ему удастся с помощью логических рассуждений убедить Стивенсона вернуться в Лондон 1893 года. В конце концов, похоже, этот человек находится в здравом рассудке. Он неохотно ответил улыбкой:

– Почему бы и нет? Покуда мы сможем оставаться цивилизованными людьми.

Стивенсон прошел к бару, взял стопки, наполнил их, поставил бутылку между ними и сел на табурет. Повернувшись к Уэллсу, он жестом пригласил последовать его примеру.

– Проделав такой путь, что вы намерены предпринять?

– Забрать вас назад! – выпалил Эйч Джи.

Стивенсон со вздохом привалился спиной к бару.

– Вы никогда мне не нравились, Уэллс, но я всегда уважал ваши таланты и способности и неизменно получал удовольствие от вашего общества. Вы умеете заставить собеседника мобилизовать свой разум. Однако мы не в литературном кружке и не дискутируем по поводу того, кто именно был автором пьес Шекспира. И это не студенческий ораторский клуб, обсуждающий достоинства Бисмарка и промахи Наполеона III. – Он помолчал. – Сейчас мы с вами оказались вне своего времени – если хотите, встали над временем. Мы преодолели смерть – и, следовательно, гуманитарные ценности. Для нас с вами нет правил. За исключением одного: я никогда не вернусь в 1893 год. Так почему бы нам не забыть об этом и не обсудить нашу уникальную ситуацию, как подобает джентльменам? – Он выпил джина. – Мы можем так сделать, Уэллс?

– Пусть мы и вне времени, Джон, но мы по-прежнему остаемся людьми. Могу ли я вам напомнить, что существуют основополагающие вселенские законы, которым мы неизменно обязаны следовать? Такие как уважение к другому человеку?

– А, да, – отозвался Стивенсон. – Говоря более конкретно, я взял вашу машину времени, не спросив разрешения.

– Мягко выражаясь.

– Ну, тогда не согласитесь ли вы принять мои извинения? В спешке я явно забыл о правилах поведения. – Он засмеялся. – Возможно, я смогу компенсировать вам это путешествие? Сколько сейчас стоит поездка через восемьдесят шесть лет?

– Вы намеренно избегаете главного вопроса?

– И что это за вопрос?

– Основополагающее различие между тем, что хорошо и что плохо! – взорвался Уэллс. – Мы все знаем, что это! Мы все это понимаем.

– Ну, конечно же, Уэллс. Хорошо – это когда мы получаем удовольствие, а плохо – это когда мы испытываем боль.

– Значит, в вас нет ни капли раскаяния?

– Раскаяния? – Стивенсон снова хохотнул. – За мир без раскаяния! – предложил он, блестя глазами и поднимая стопку.

Эйч Джи раздосадованно вздохнул:

– Но те убийства, Джон! Как вы могли?

– Как только я освоил азы хирургии, это оказалось очень просто.

– Но зачем?

– Мне это доставляло удовольствие.

– У вас нет никакого сострадания к другим?

Стивенсон нетерпеливо нахмурился:

– Любезнейший, по-моему, я уже раньше совершенно четко высказал свою позицию. Зачем я буду повторяться?

– Убивать нехорошо.

– Кто это сказал? Напротив, убийство служило естественным выражением чувств человека с тех самых пор, как Каин прикончил Авеля. Я никогда не считал убийство преступлением.

– Это зло!

– Возможно – с вашей точки зрения, но не с моей. Это – очень конструктивное действие, столь же присущее человеку с его потребностями и желаниями, как и половой акт. – Стивенсон улыбнулся и продолжил: – Можно убивать ради удовольствия или выгоды, можно убивать ради богатства или славы. По политическим, религиозным, социальным, экономическим или гуманным соображениям. Можно убить диктатора, точно так же как можно прикончить ненавистного родителя. Слабых и опасных следует устранять. И так далее. Уэллс, вы можете себе представить, в каком ужасном состоянии оказался бы мир, если бы убийств не существовало? – Он помолчал и мягко добавил: – Убивать – значит любить, ибо оба эти действия обеспечивают выживание человечества.

Эйч Джи лихорадочно соображал. Этот человек убедительно обосновывал убийства без разбора. Он даже заставил это мерзкое деяние казаться привлекательным! Стало понятно: можно сколько угодно ковыряться в психике Стивенсона, но там не найдется и грана раскаяния. Душа у этого человека отнюдь не мятущаяся: она просто вывернута наизнанку. В основе его жизни лежит убежденность в том, что общество – это просто огород с людьми, которых можно срывать и поглощать, когда заблагорассудится.

– Я уверен, что человечество способно выживать и процветать без института убийства, Джон, – сухо заявил Уэллс. – А еще я уверен в том, что подавляющее большинство людей не разделяют ваших ненормальных взглядов – и я в их числе. Вы не видите того, что великая цивилизация не может существовать без законности и порядка, основой которых является уважение к правам других людей.

– Я бы согласился с вами, Уэллс, если бы не одно «но»: ошибочно считать, что подавляющее большинство людей разумны. А раз царством людей правит иррациональность (как это было с того момента, когда первый неандерталец взял в руки дубинку), то законы создаются только для удобства власть имущих. Их нарушают те, кому суждено стать власть имущими, чтобы, в свою очередь, установить совершенно иной набор правил, обеспечивающих их собственные потребности и удовольствия. Та диалектика, о которой говорит Гегель, на самом деле является бесконечным историческим циклом хаоса. Я прав?

Уэллс замешкался с ответом, и Стивенсон, расхохотавшись, похлопал его по плечу.

– Возвращайтесь в девятнадцатый век и прочитайте Фридриха Ницше, друг мой. От Джона Локка, Мэтью Арнольда и Джона Стюарта Милля у вас мозги размягчились.