Шпионское наследие - Джон Ле Карре
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На мой вопрос, было ли у нее искушение совершить какое-нибудь демонстративное действие или акт возмездия, она признается, что не так давно доктор Эммануэль Рапп оставил на стуле свой свитер, так она взяла ножницы, порезала его на куски и бросила в специальный мешок для сжигания секретных бумаг. Когда на следующее утро Рапп пожаловался, что вчера забыл в кабинете свитер, она помогла ему в поисках, а когда он решил, что кто-то его украл, она назвала несколько потенциальных злоумышленников.
Я спрашиваю, не утихла ли в последнее время ее ненависть к товарищу Раппу. Нет, отвечает, только усилилась, и если она что-то ненавидит еще больше, так это систему, которая возносит свиней вроде него на вершины власти. Ее потаенная ненависть вызывает тревогу, и мне кажется почти чудом, что ей удается скрывать это от бдительных товарищей.
Я спрашиваю, где она живет. До недавнего времени это была вполне советская квартира на Сталиналлее, без повышенных мер безопасности, и до штаб-квартиры Штази на Магдалененштрассе она добиралась десять минут на велосипеде. Но потом — то ли в результате гомосексуальных связей, то ли благодаря деньгам, этого она не знает, так как муж держит в секрете, какое наследство досталось ему от отца, — они перебрались в охраняемую зону берлинского Хоэншёнхаузена[15], отведенную для правительственных чиновников и высокопоставленных гражданских лиц. Там есть озера и лес, которые она обожает, детская площадка для Густава и даже маленький закрытый сад с барбекю. В других обстоятельствах это была бы идиллия, но совместное проживание с ненавистным мужем все выворачивает наизнанку. Страстная велосипедистка, она по-прежнему добирается до работы старым способом, полчаса от двери до двери.
Уже час ночи. Я спрашиваю, что она скажет мужу, когда вернется. Ничего не скажу, говорит она и произносит следующее:
— Когда мой дражайший Лотар не насилует меня и не напивается, он сидит на краешке кровати, положив на колени документы Министерства иностранных дел ГДР, и что-то строчит, подвывая и ненавидя весь мир, а не только жену.
Я спрашиваю ее, являются ли эти бумаги секретными. Повышенной секретности, следует ответ, и он приносит их домой незаконно, потому что не только сексуальный извращенец, но еще и до одержимости амбициозен. Она спрашивает, не соглашусь ли я во время ее следующего визита заняться с ней любовью. Просто она еще не спала с мужчиной, который бы не был свиньей или насильником. Возможно, она шутит, но я до конца не уверен. В любом случае я отказываюсь, объясняя это тем, что принципиально не сплю со своими пациентками. Может быть, она поняла мои слова так, что, не будь она моей пациенткой, я бы занялся с ней любовью, и это отчасти ее утешило. Усаживаясь на велосипед, она мне напоминает, что теперь ее жизнь в моих руках. А я ей напоминаю, что я врач и не злоупотреблю ее доверием. Когда она может планировать очередной визит? Я предлагаю следующий четверг, шесть вечера.
К горлу подступает волна отвращения, и я невольно встаю.
— Где туалет, еще не забыли? — спрашивает меня Нельсон, не отрываясь от книги.
Я запираюсь в туалете и не выхожу до последнего. Когда я снова занимаю свое место за столом, Дорис Гамп, она же Тюльпан, уже сидит у врача, пунктуально приехав на второе свидание в Кёпеник на своем велосипеде и привезя в корзинке маленького Густава.
И снова Римек:
Мать и сын веселые и расслабленные. Погода прекрасная. Лотар неожиданно уехал на конференцию в Варшаву и будет два дня отсутствовать, поэтому настроение у них отличное. Завтра они с Густавом поедут на велосипеде к ее сестре Лотте, «второму человеку на свете, которого я люблю», радостно сообщает мне она. Доверив мальчика своей матери, которая искренне сожалеет, что это не мой ребенок, я веду товарища [удалено] в хирургический кабинет на чердаке и громко запускаю Баха на граммофоне. Церемонно и, я бы даже сказал, робко она вручает мне коробку с шоколадными конфетами, подаренную ей Эммануэлем Раппом, и призывает меня не съедать все сразу. Открыв коробку, я вижу вместо бельгийских шоколадок две кассеты с микрофильмами. Я сажусь на табурет рядом с ней, так что она говорит мне почти на ухо. Я спрашиваю, что содержат эти микрофильмы. Ответ: секретные документы Штази. Как она их заполучила? Ответ: перефотографировала сегодня с помощью камеры «Минокс» Эммануэля Раппа сразу после особенно унизительного полового акта. Едва он закончился, как Нахрапп умчался на совещание в Доме № 2, так как уже опаздывал. Ей хотелось отомстить, и она ничего не боялась. Документы были раскиданы на его рабочем столе. А камеру он днем держит в ящике стола.
— Офицеры Штази обязаны соблюдать правила безопасности двадцать четыре часа в сутки, — говорит она тоном аппаратчика. — Но Нахрапп настолько самонадеян, что считает себя выше всяких правил.
— А как же кассеты? — спрашиваю я. Как она объяснит их пропажу?
Ответ: Нахрапп ведет себя как ребенок, чьи прихоти должны немедленно удовлетворяться. Даже высшим офицерам запрещено держать в личном сейфе специальное оборудование (камеры, записывающие устройства), но Рапп нарушает это правило, как и все прочие. Более того, в спешке покинув комнату, он оставил сейф открытым, что является еще одним грубейшим нарушением безопасности, и ей не пришлось иметь дело с восковым замком.
Я спрашиваю: что это такое? Она объясняет: все сейфы Штази оборудованы сложным цифровым замком, а сверху еще шлепается восковая блямба. Закрыв сейф, законный владелец оставляет оттиск в мягком воске с помощью секретного ключа и присоединенной к нему печати [Petschaft], которые он обязан всегда носить при себе. Каждый Petschaft изготовлен индивидуально, ему присвоен номер, он уникален. А что касается кассет, то картонные коробки забиты ими, по дюжине в каждой. Он даже не ведет им счет, а камерой пользуется как игрушкой, в неофициальных и вполне развратных целях. Например, он неоднократно уговаривал ее позировать ему голой, но она всякий раз отказывалась. Еще он держит в сейфе бутылки водки и сливовицы — как все большие шишки, он хорошо поддает, а напившись, бормочет что-то бессвязное. Я спрашиваю, как ей удалось унести из штаб-квартиры Штази эти микрофильмы, и она, хихикнув, отвечает, что я, доктор, мог бы и сам догадаться.
Она утверждает, что, при всех заморочках по поводу внутренней безопасности, сотрудников с безупречными пропусками не обыскивают. К примеру, пропуск товарища [удалено] позволяет ей свободно перемещаться между Домом № 1 и Домом № 2 комплекса Штази. Я спрашиваю ее, как мне следует поступить с переданными мне кассетами, и получаю ответ: передать британской разведке. Почему не американской, спрашиваю я, чем вызываю у нее шок. Я коммунистка, говорит она. Империалистическая Америка — мой враг. Мы спускаемся вниз. Густав играет в домино с моей матушкой. Она встречает нас словами, какой это прелестный ребенок, как прекрасно он играет в домино и как бы ей хотелось его украсть.