Скоро пойдет снег - Джессика Ау

Гостиница была такая маленькая, и мы обе заселились накануне. Неужто он не мог вспомнить количество гостей? Я вернулась в свою комнату и стала ждать. Еще на входе, снимая ботинки, я обратила внимание на то, какие они грязные, а носки мокрые. Надо бы принять душ, переодеться в сухое, но на меня навалилась такая усталость, что ничего не хотелось делать. Минут через десять я все-таки вышла на улицу, постояла, посмотрела сначала в одну сторону, потом в другую. Огни магазинов и автомобилей, казалось, возникали из ниоткуда, словно поезд из темноты. Мать появилась, как призрак. Она шла в застегнутой до подбородка куртке, и в холодном ночном воздухе дыхание легким облачком вырывалось из ее губ, как отлетавшая душа. Позади виднелись огни машины. Она шла очень медленно, ничем не показывая, что узнала меня, как будто это я была призраком, и ей не очень-то хотелось встречаться со мной. В руках она несла белую сумку с логотипом супермаркета. Пахнуло рисом и горячим карри. Вот она заметила меня, на лице расцвела теплая улыбка. «А-а, вот ты где, – произнесла она, словно мы разминулись на пару минут, словно она встречала меня в собственном доме. – Пойдем есть».

Я почти засыпала на ходу. Мама разложила по тарелкам карри и рис, и мы вместе поели. Пока я принимала душ, она раскатывала футоны[10], а когда я вернулась, выдала мне пару толстых шерстяных носков. Они оказались большими, новыми и ярко-красными, и это почему-то рассмешило меня. Порывистый ветер стучался в окна дождевыми каплями. Мы обе слышали, что дождь идет волнами. Я заглянула в телефон и увидела сообщение о тайфуне, надвигающемся на Токио; так и заснула под звуки приближающегося шторма.

На следующий день выяснилось, что я простудилась. Голова была тяжелой, но пришла пора освобождать номер и садиться на поезд до Киото, последней нашей остановки перед возвращением домой. По дороге мне внезапно захотелось чего-нибудь вкусного и необычного из детства: пожевать стебелек травы, сладкой и горьковатой, как звездчатый анис, или черный корень цвета водорослей, вкус которых я помнила отчетливо, но названия, как и многого другого, – нет. В поезде мама передала мне свой телефон, и я зачитала наши гороскопы, сулившие любовь, деньги и удачу – и все это в один и тот же месяц, но предупреждавшие об осторожности. Мимо проехала тележка с едой и напитками, и я купила два мороженых с зеленым чаем, хотя, пожалуй, для мороженого было холодновато, и дала одно маме. Вкус был приятным, а мороженое в мягких бумажных стаканчиках с маленькими плоскими деревянными ложечками напомнило мне те стаканчики, которые мать покупала нам с сестрой, когда мы были маленькими. Мы с удовольствием поедали мороженое, сидя на детской площадке, пока она ходила по магазинам. Я даже вспомнила, как мы ждали этого мороженого каждую неделю, как волновались перед наступлением нужного дня, как будто это была наша единственная цель, даже не думая о том, сколько работы было у матери. Я вспомнила, как мы с Лори однажды пошутили насчет моей бережливости, о том, как я стараюсь доедать все с тарелки, даже если уже сыта, как я терпеть не могу выбрасывать остатки. Я не сказала тогда, что бережливость у меня от матери. Я знала, она сохранила все билеты, брошюры и путеводители, которые нам выдавали бесплатно, словно она собиралась читать их потом, как какой-нибудь роман. Когда мои племянницы и племянники разворачивали свои подарки, я знала, что она заберет и аккуратно сложит бумагу, чтобы использовать ее потом для других подарков.

Когда мы посмотрели в окно, то увидели только белые, серые и красные полосы. Поезд начал спускаться к берегу, и в окне показалось море, ровное и молочно-голубое после шторма. Мама посмотрела на меня и улыбнулась, как будто ее радовало то, что мы рядом и не нуждаемся в словах. В последние недели мы мало говорили по существу. Поездка близилась к концу, но то, чего я хотела, так и не случилось. Я думала о моих уроках японского, о том, насколько мои знания еще далеки от хотя бы минимального уровня, ведь я только и могла спросить о самых простых вещах. Но хотела продолжать. Я вспомнила случаи, когда мне удавалось выстраивать более-менее длинные предложения, как в том разговоре с продавщицей из книжного магазина, и как это возбуждало. Хотелось, чтобы таких моментов было побольше. Хотелось говорить бегло, чтобы меня понимали и чтобы я понимала их. А еще я подумала, что родным языком моей матери был кантонский, а моим – английский, и когда мы бывали вместе, мы пользовались только одним языком.

Вот взять рассказы моей матери о моем дяде или ее первых днях в новой стране. Дело не в том, что она скрывала что-то или намеренно искажала факты. Я же знала, например, о том, что у ее брата больное сердце, или о ее первом полете за границу, помнила название деревни далеко от Гонконга, в которой родились ее родители. Да вот, пожалуй, и все. О родителях она говорила мало, о своем детстве тоже; осталось лишь название деревни. Я вспомнила фильм, который смотрела в самолете, историю ученого, открывшего способ путешествий во времени. Он перемещался в будущее, а там все оказывалось чужим и непонятным для него. Я вспомнила, как, отрываясь от экрана, смотрела в иллюминатор, где далеко внизу сияли огни маленьких городков. «Возможно, – подумала я, – мы с сестрой росли уже в таком мире, который казался моей матери чужим». Наверное, со временем ей становилось все труднее вызывать в памяти прошлое, особенно когда его уже не с кем вспоминать. Она привыкла. Привыкла есть хлопья на завтрак, не снимать обувь, входя в чужой дом, не разговаривать на родном языке.

В Киото впервые за несколько недель проглянуло солнце. Мы тут же подставили ему лица. О прошедшем тайфуне напоминал только постоянный сильный ветер. Следующим утром мы сели на поезд и отправились в бамбуковые леса, густые, высокие, бирюзово-голубые. На короткой тропе нам встретилось множество людей. Они выполняли каты карате, в кимоно катались на рикшах, видимо, в надежде жить так, как, по их мнению, когда-то жили люди, хотя той жизни никогда не существовало. После этого мы посетили некоторые святыни и сады, и я удивилась тому, как мать умело бросает деньги в деревянный ящик, звонит в колокол, хлопает в ладоши и молится.

Мы гуляли по улицам Гиона[11], ежась от ветра, фотографировались