Скоро пойдет снег - Джессика Ау

я устала и не очень-то была расположена вникать в сюжеты живописи. Однако мы взяли билеты, оставили рюкзаки в гардеробе и на эскалаторе поднялись наверх. Сначала мы проходили мимо картин, которыми он восхищался и называл шедеврами, хотя у меня сложилось ощущение, что он не смог бы объяснить, почему. Так бывает, когда смотришь на жемчужины. Они, конечно, красивы сами по себе, но говорить о них просто «красивые», значит, ничего не сказать. В конце концов я отошла к той самой картине Моне, которую я показывала матери на этой неделе. В разговоре возникла пауза. Я взяла чайник и долила обе наши чашки, хотя мама сделала всего один глоток, а моя почти опустела.

Я сказала, что плохо знаю Моне – и в университете плохо знала, и сейчас. Я вообще не очень хорошо знаю время, в которое он писал, да и о его новаторских приемах в живописи осведомлена весьма поверхностно. Но в тот момент в галерее бледный свет, падавший на огромные стога сена, меня поразил. И тогда, и сейчас основным сюжетом его картин мне казалось время, словно художник одновременно смотрит на поле из прошлого и из настоящего. В молодости он все видел в розовом свете и с нежностью всматривался в любую травинку, в то, как он отобразил мир, и в то, как он отобразит его завтра. Таков был свежий взгляд человека, не так давно пришедшего в этот мир. Второй взгляд принадлежал человеку пожилому, уж во всяком случае постарше того молодого художника, который писал эти стога[8]. Он смотрит на них, вспоминая прежние чувства и пытаясь воспроизвести их на полотне. Но это уже невозможно, он сознает это, и на холсте появляется налет неизбежности. Так иногда чувствуешь себя, закрыв последнюю страницу книги или вспоминая только что отзвучавшую песню. Примерно то же самое я испытывала, возвращаясь из бассейна и ощущая преходящую природу этого мига. Вот если бы удалось остановить мгновение, наверное, я успела бы сказать о нем что-то настоящее. Подошел приятель и посмотрел на картину так же, как на остальные. Я промолчала. Мы относились друг к другу по-доброму, не ссорились, даже разногласий особых у нас не возникало. Пожалуй, посетители у нас в ресторане с таким же чувством отмечали элегантность и любезность официанток, не жалея чаевых.

Вспомнилась одна из самых напряженных ночей в году в нашем ресторане. Посетителей полно. Я обслуживала банкетный зал вместе с другой девушкой; меню очень разнообразное, работать приходилось быстро, только успевай убирать столы и накрывать заново, соблюдая точное сочетание тарелок и цветов. При этом нужно было следить и за временем, вовремя передавать заказы на кухню: передашь рано, блюда смешаются, передашь поздно, посетители будут нервничать. В середине ночи я проходила мимо стола, за которым сидел тот самый мужчина, сегодня он был не один. Он сделал жест, намереваясь остановить меня, и я почему-то остановилась, хотя сначала не собиралась этого делать. Он попросил еще пива, я забрала со стола пустую бутылку и записала заказ. Пока он говорил, я припомнила, как он рассказывал о своем первом посещении нашего ресторана, как раз во время развода. Он тогда еще толковал что-то о своем бизнесе, о том, что пытается рисовать. Не помню, как я отреагировала тогда, помню только, что мне стало его жалко. Возможно, я сочувственно улыбнулась, что-то ответила, а он понял меня совсем не так. Сегодня он был не менее многословен, хотя не мог не видеть, что в ресторане много посетителей, а у меня много работы. Его спутник, которого я раньше не видела, кажется, похожий на своего визави чисто эмоционально, молчал и только изредка улыбался. Лицо его уже слегка порозовело от пива, он то и дело обводил глазами зал, словно сидел в театре и смотрел интересный спектакль. Я слушала, держа в руке пустую пивную бутылку и думая о своей напарнице в другой части зала, о пустых тарелках, с которыми та обращалась виртуозно, словно заправский жонглер, о заказах, которые я пропускала, слушая этого болтуна. Как этот мужчина не способен понять, что мне некогда, что я уже злюсь, хотя по мне этого не скажешь? Когда он наконец замолчал, я вернулась на кухню и сунула пустую бутылку в бак для стекла, предназначенного в переработку. В то время мне трудно было сформулировать свои мысли, но я запомнила отчетливое ощущение, что этот посетитель что-то забрал у меня, может, мое уединенное счастье в бассейне или часть чувств, которые вызывала во мне картина Моне, во всяком случае, нечто очень ценное, что обязательно надо было понять, а теперь я от этого понимания еще дальше. Я откинула волосы с лица, взяла тряпку и протерла стол. Потом вернулась в банкетный зал, чтобы наверстать упущенное, и включилась в работу.

Поезд отошел от станции, и я почувствовала облегчение. Очень хотелось в лес, к деревьям, ни с кем не разговаривать, побыть в одиночестве, смотреть и слушать. Поезд шел мимо полей и ферм, теплиц и переездов. Выйдя из поезда, я зашла в мини-маркет, взяла фруктов, несколько рисовых шариков с водорослями, чай и крекеры. Потом села в автобус и отправилась к горе, откуда начиналась тропа, по которой я собиралась идти обратно. На ночь я остановилась в мотеле. Еще по дороге я приметила баню. Бросила вещи в номере, взяла полотенце и вернулась немножко назад. Было уже поздно. По пути мне не попалось ни одной машины. Баня оказалась простым деревянным зданием в конце грунтовой дороги. Вокруг стояли темно-зеленые деревья, на земле грязь, перемешанная с палыми листьями. В бане обнаружился глубокий бассейн с мутной водой. Перед бассейном я вымыла и уложила волосы. Стены бани сложили из тяжелого камня, влажные деревянные полы блестели, доски пола уже давно почернели. Никого в бане не было, и никто так и не пришел, пока я там плескалась.

День кончился. В воде отражались окна – два светлых вытянутых квадрата. Я вспомнила свои занятия в бассейне, еще в студенческую пору, когда была худой и высокой. Подумала о матери, которая так и не научилась плавать, о Лори, о байдарках на вулканическом озере, возле которого он вырос.

В этом году мы с Лори купили маленький домик и переехали на берег залива. Первая зима запомнилась короткими днями, сильнейшими ветрами и общей новизной ощущений. Иногда мне представлялось, что мы два альпиниста, только что поднявшиеся на плато, уставшие и обрадованные тем, что наконец-то нашли место для отдыха.