Там, где любовь - Мэри Смит

— Я не собираюсь крутить с ней скоротечный летний роман.

— Хорошо, изменим термины. Что это? Дружба? Гражданский брак? Отношения без обязательств?

— А чем так уж плохи такие отношения, Анжела?

— Ничем, если на них согласны оба партнера. Твоя Морин не из таких. Она думает, что, в конце концов, окажется в проигрыше.

— Вот спасибо, утешила.

— Честно говоря, не думала, что тебя это может так ранить. Ну, посуди сам. Барышня устала до смерти, еле сводит концы с концами, то и дело тревожится за сына, деда, собственное будущее, и тут появляешься ты, красивый, свободный, богатый, готовый к романам и победам, к удовольствиям и развлечениям, но никак не к серьезным отношениям.

— Анжи! Это нечестно!

— Почему это? Если мне не изменяет память, через пару месяцев ты сядешь в самолет — и тю- тю! А девушка останется. Как ты думаешь, прибавит ей это бодрости духа? Вот и выходит, что она просто достаточно умна, чтобы постараться защитить себя от новых потрясений.

— Тебя послушать, так я Казанова…

— Дон, я что-то не пойму, ты жениться на ней собираешься? Нет? Тогда я права. И она тоже. Ты ведь не зря ездишь по самым Богом забытым углам нашей планеты. Ты изо всех сил убегаешь от оседлости, потому что однажды эта оседлость уже едва не убила тебя. Ну вот. Я тебя, похоже, всерьез ранила.

— Нет. Просто сказала правду.

— Дон, то, что случилось с Вероникой, было настолько ужасно, что все твое дальнейшее поведение вполне объяснимо и естественно…

— Анжела, не надо меня анализировать.

— Надо!!! Пойми меня и прости, мой большой и красивый брат. Надо. То, что было, — было ужасно, но оно уже прошло. Никогда ничего не вернется, не исправится, не изменится. Мертвые останутся в своих могилах…

— Анжела!!!

— … а живые должны жить дальше. Ты должен жить дальше. И не говори, что хочешь прожить всю свою жизнь в одиночестве. И что ценишь свободу больше всего…

— Я ценю свободу! И хочу прожить один! Мне нравится моя жизнь!

Анжела посмотрела ему прямо в глаза. Губы ее слегка искривились.

— И вот так ты себя уговариваешь все это время? Бедный ты мой, большой, красивый и глупый брат…

— Я больше не женюсь. Из ада нет пути назад.

— Ты — трус?

— Пусть так. Я — трус.

Стакан со звоном взорвался в руке Дона О'Брайена. Анжела устало прикрыла глаза рукой. До чего же жаркая страна, эта Аргентина.

Берег моря. День, но солнца нет. Нет и дождя. Жарко.

На песке стоит женщина в белом платье. Длинные темные волосы расплескались по плечам.

Женщина беременна — тонкое платье не скрывает округлившийся живот.

Он идет к ней, почти бежит, очень торопится и чего-то ужасно боится, хотя на лице женщины видна улыбка. Она машет ему рукой.

Он уже действительно бежит, потому что ему кажется, что он не успевает… Женщина протягивает к нему руки, и тут ее ноги начинают стремительно уходить в песок. Она кричит, но безжизненный воздух глушит все звуки.

Даже его собственный вопль. Потому что это Вероника. Это его жена. Беременная его ребенком. Его сыном.

Он кричит, рыдает, пытается добежать до нее, но ноги словно приросли к месту, и вот на его глазах Вероника тонет в зыбучих песках, а он ничего не может сделать.

А потом вдруг начинается дождь. Больше нет ни моря, ни песка, только зеленые холмы, да серые горы за пеленой дождя.

Белое платье женщины намокло и прилипло к телу. Черные волосы упали на лицо. Она медленно, с трудом передвигает ноги, но все же идет, идет к нему.

И когда им остается сделать всего три или четыре шага навстречу друг другу, женщина поднимает голову и откидывает волосы назад. И тогда он видит, что это Морин. Его жена. Беременная его ребенком. Его сыном.

Морин открыла глаза и некоторое время Лежала на спине, несколько ошалело принюхиваясь к странному и совершенно чарующему аромату, доносящемуся снизу. Потом вскочила, поспешно оделась, наскоро умылась и поспешила вниз.

Картина, встретившая ее на кухне, была достойна кисти великих мастеров.

Белокурая богиня Анжи, в джинсовых шортах, шлепанцах и растянутой футболке, непричесанная и ненакрашенная, прыгала по кухне, держа палец во рту, и сыпала неразборчивыми, но экспрессивными ругательствами.

На столе стояла полная сковорода блинчиков.

Румяных, брызжущих кипящим маслом, шикарных блинчиков из детства.

К таким должны подавать сметану и клюквенный кисель.

Увидев Морин, Анжи вынула палец изо рта, сунула его под холодную воду и просияла улыбкой.

— Доброе утро. Надеюсь, позавтракаешь со мной?

— Да… Конечно, с удовольствием. Обожглась?

— Чертов маникюр! Это же накладные когти! Я полезла за сковородкой, а они расплавились.

— Блинчики просто заглядение!

— Не ожидала от меня? Никто не ожидает. А я люблю готовить. На новом месте мне всегда плохо спится, поэтому я встала в шесть, поворочалась, потом в очередной раз раздумала выходить на пробежку — ну и вот, пошла на кухню. Ничего, что я тут командую?

— Это же не мой дом.

— Но ты же здесь живешь дольше всех нас! Ладно, ерунда. У меня еще есть омлет по-деревенски — яйца, сливки, сыр, ветчина, зелень, помидоры. Будешь?

Морин не успела ответить. В кухню вошел Дон.

— Так, я голодный. Где обещанный завтрак?

— Сейчас, сэр. Сию минуточку. Садитесь за стол, вы, оба.

Следующие несколько дней показали со всей ясностью, что НЕ полюбить Анжелу очень трудно. У нее был легкий характер. Она была смешлива и остроумна. Она превосходно готовила и делала это с искренним удовольствием. Наконец — и для Морин это было едва ли не главнее всего — благодаря Анжеле они с Доном практически не оставались наедине.

Однажды утром в выходной Анжи вытащила Морин на прогулку. Дон был занят телефонными звонками, день пока еще не разогрелся, и обе девушки с удовольствием направились по знакомой дороге к зеленым холмам.

Дом, с тех пор как его видела Морин, был почти готов. Оставалось только доделать крышу. Анжела обошла его со всех сторон и одобрительно кивнула.

— Здорово. Я рада за братца. Хорошо, что он начал с этого домика. Теперь все пойдет на лад.

Морин посмотрела на Анжелу с недоумением.

— О чем ты? Начал? Почему начал?

Анжела уселась на горячую землю, задумчиво вертя в руках какую-то щепочку.

— Понимаешь, Морин… Долгие годы он все бежал и бежал. Разные страны, разные люди. Этот дом — это как знак того, что Дон подумывает об остановке. О постоянстве. О чем-то, куда стоит вернуться.