Мы совершенно не в себе - Карен Джой Фаулер

Всегда окруженная людьми, Ферн думала, что она человек. Ничего странного. Когда шимпанзе, выросших в доме, просят разобрать стопку фотографий – в одну кучку людей, в другую шимпанзе, – большинство из них делают только одну ошибку: собственную фотографию они кладут туда, где люди. Ферн сделала в точности так.

А вот путаницы в моей голове никто, судя по всему, не предвидел. Отец не знал того, что мы предполагаем сейчас, – что на развитие нейронов детского мозга зеркально воздействует окружение ребенка. Все время, которое мы с Ферн проводили вместе, зеркало работало в обе стороны.

Много лет спустя я нашла в Сети статью обо мне, написанную отцом. Он первым предположил то, что подтвердили позднейшие исследования на обширном материале: вопреки своим поговоркам, люди склонны подражать гораздо больше, чем другие приматы.

Приведу пример. Если показать шимпанзе, как достать еду из клетки-головоломки, то они в свой черед добудут угощение кратчайшим путем, пропустив все лишние шаги. Человеческие дети будут подражать чрезмерно, они воспроизведут каждый шаг, пусть даже не обязательный. Есть какое-то объяснение, почему рабское подражание (раз уж мы выяснили, что ведем себя так) стоит выше вдумчивости и практичности, но я его позабыла. Почитайте статьи.

В первую зиму, как пропала Ферн, я пошла в детский сад, опоздав к началу учебного года из-за домашних передряг и огорчений. Дети стали обзывать меня человекообезьяной, а то и просто обезьяной. Что-то такое во мне было – жесты ли, мимика, движение глаз; безусловно – то, как я говорила. Годы спустя отец мимоходом упомянул “эффект зловещей долины” – отвращение к тому, что выглядит почти, но не совсем как люди. Эффект зловещей долины трудно описать, а тем паче проверить на практике. Но если он существует, то понятно, почему некоторые из нас так неуютно чувствуют себя, глядя на шимпанзе. Детям из моей группы было со мной неуютно. Пяти-шестилетки не поверили в поддельного человека.

Я могла поссориться, и ссорилась, из-за выбора слова: какие вы глупые, говорила я победно, неужели вы не знаете разницы между обезьяной и приматом? Вы что, не знаете, что человек – примат, но не обезьяна? Однако дети сделали только один вывод – что я не против называться приматом, и продолжали в том же духе. При этом они отказывались верить, что сами приматы. Папа с мамой говорят, это неправда. Оказалось, в воскресной школе целый урок посвятили тому, чтобы меня опровергнуть.

Вот какие наставления дала мне мама, прежде чем отправить учиться.

Стой прямо.

Не маши руками, когда говоришь.

Не суй никому пальцы в рот и волосы.

Никогда никого не кусай. Даже если на то есть все основания.

Нравится еда – уйми свой восторг и не гипнотизируй чужие капкейки.

Играешь – не прыгай по столам и партам.

Чаще всего я соблюдала все эти правила. Однако наши успехи всегда значат меньше, чем неудачи.

А вот что я узнала в первый же день учебы.

Как читать по лицам детей, которые не так сдержанны, как взрослые, но и менее экспрессивны, чем шимпанзе.

В школе главное – молчать. (Вы можете подумать, что зря мама не предупредила меня; но она это сделала – помните правило высказывать вслух одну мысль из трех? Только этого принципа оказалось совершенно недостаточно.)

Умные слова не производят на детей никакого впечатления. А взрослым очень важно значение умных слов, поэтому не худо бы знать, что говоришь.

Но самое важное – я поняла, что непохожий останется непохожим. Даже если я не веду себя как раньше, даже если я веду себя не так, как раньше, ничто не изменит моей настоящей сути, моего не вполне человеческого, сенсационно обезьяньего “я”.

Я надеялась, что Ферн уживается с себе подобными лучше, чем я. Одно исследование 2009 года показало, что макаки тоже испытывают эффект зловещей долины, а значит, теоретически, и шимпанзе могут.

Конечно, ничего такого у меня в голове тогда не было. Я представляла себе Ферн Тарзаном наоборот: выросла среди людей и вернулась к своим. Мне нравилось думать, что она учит других обезьян языку жестов. И что она, допустим, расследует преступления, или что-нибудь в этом духе. Что мы дали ей суперсилу.

1

Не спорю, мама, папа и Лоуэлл были гораздо больше, чем я, сокрушены разлукой с Ферн. Я перенесла ее легче просто в силу малого возраста и неспособности по-настоящему осмыслить.

И все же в каких-то вещах я одна понесла урон. В жизни мамы, папы и Лоуэлла Ферн появилась на полдороге. Они успели стать самими собой, и им было к чему возвращаться. В моем же случае Ферн стояла в начале пути. Когда она вошла в мою жизнь, мне едва исполнился месяц (а ей каких-то три). Кем я была до нее, все равно уже не узнать.

Утрату Ферн я очень сильно переживала физически. Я скучала по ее запаху и липкому влажному дыханию у себя на шее. По ее пальцам, копающимся у меня в волосах. Мы садились плечом к плечу, плюхались друг на друга крест-накрест, толкали, тянули, гладили и колошматили друг друга по сто раз на дню, и мне этого мучительно не хватало. Моя кожа изголодалась и тосковала.

То и дело я начинала неосознанно раскачиваться, сидя на одном месте, пока мне не велели прекратить. Взяла в привычку выдергивать себе брови. Искусала себе пальцы до крови; бабушка Донна купила мне белые перчаточки, как на Пасху, и заставила носить не снимая несколько месяцев, даже ночью.

У Ферн была привычка: она крепко обхватывала меня сзади за талию руками, жесткими, как ершик, вжималась мне в спину лицом и всем телом и топала за мной шаг в шаг, как будто мы одно существо. Аспирантов это смешило, и мы чувствовали себя популярными комиками. Расхаживать с обезьяной за спиной бывало тяжело, но все-таки во мне преобладало чувство, что с ней я делаюсь больше. В конечном счете, важно было не что может Ферн, а что я, но сумма наших возможностей – моих и Ферн вместе. А вместе мы с Ферн были способны почти на все. Вот какую себя я знала: человеческая половина легендарных, фантастических, феерических сестер Кук.

Я читала, что ни одна утрата не сравнится с утратой близнеца; пережившие ее говорят, что чувствуют себя не так, будто лишились пары, а как бы калечным остатком некогда целого организма. Даже если расставание произошло внутриутробно, у выжившего близнеца может на всю жизнь остаться чувство собственной неполноты. Больше всего страдают однояйцевые близнецы, потом двуяйцевые. Продлите немного эту шкалу, и скоро доберетесь до нас с сестрой.

И хотя болтать я перестала далеко не сразу – на самом деле потребовалось несколько лет, чтобы это подействовало, – в конце концов я поняла, что вся моя многоречивость ценилась только в контексте Ферн. После того как она сошла со сцены, никого уже не интересовали мои грамматические изобретения, мои составные лексемы, моя лихая глагольная акробатика. Если мне и приходило в голову, что когда Ферн перестанет отвлекать внимание на себя, я стану более значительной фигурой, то реальность оказалась совсем другой. Аспиранты исчезли из моей жизни тотчас вслед за Ферн. Еще вчера каждое мое слово было частью данных и аккуратно фиксировалось для последующего изучения и обсуждения. А сегодня я только девочка, странноватая, но не представляющая ни малейшего научного интереса ни для кого.