Горячая вода - Андрей Цунский

– Ты построил фразу, как черный американец из Алабамы!

Заметим, что эти слова были адресованы мне. И я тут же ответил:

– Из Нью-Орлеана. Эта фраза из интервью Ауи Армстронга! (Папа привез мне книжку об Армстронге на английском языке из магазина «Планета» в Питере.)

– Ну, тогда прекрасно. Осталось тебе, Андрей, научиться играть как он. Хотя я слышала, как ты играешь Saint Louis Blues… Ладно, поскольку тема нашего урока – музыка, будем считать, что ты вживаешься в атмосферу. Но только на этом уроке.

Когда преподавательница не помню чего сказала при ней и при всем нашем классе, что один из учеников на ее уроке «воняет», Мира Степановна тут же жестко высказалась:

– Я надеюсь, вы были настолько тактичны, чтобы предложить ученику выйти и привести себя в порядок так, чтобы другие ученики этого не слышали? Я в таких случаях прошу намочить тряпку или даю прямо в руки записку с такой просьбой. Как поступили вы?

Вот такая Мира Степановна.

А мне везет, как всегда. После моего удачного спуска с накатанной горочки мы с ней лежали в почти интимной позе с полными снега ртами.

В душе я похолодел до температуры окружающей среды. В себя меня привел ее смех. Она смеялась так от души и так искренне, что я нашел в себе силы встать и помочь ей подняться. Но улыбнуться не мог – мне было обидно до слез. Так осрамиться перед ней было катастрофой…

– О господи! Всегда мечтала погибнуть быстрой смертью с интересным молодым человеком в обнимку! – сказала хулиганка Мира Степановна.

И через три минуты мы уже шли и оба улыбались.

– На зарядку ты уже даже не торопишься, – заметила она.

– Да, смысла нет… – ответил я. – Все равно штамп влепят – через пять минут или через десять. – И опешил от ее ответа:

– Точно. Глупость – и зарядка эта, и штемпель этот… Ладно, пошли не торопясь, а то еще раз брякнемся, а мне уже все-таки не двадцать. Кстати, чтобы время не тратить зря. Как ты сегодня готов к уроку?

– Да готов… вроде бы. Модальные глаголы – не так сложно. Can, may, must… выражают не конкретное действие, а отношение к нему как к возможному, необходимому, разрешенному или запрещенному…

– Да. Но это только три глагола. А если ты хочешь сказать: «Я должен сделать это сам», то какой глагол ты используешь?

– Я скажу: «I have to do it myself».

Мира Степановна помолчала. Я решил, что сморозил что-то не то. Но она вдруг гордо и грустно проговорила:

– Верно. И всегда говори именно так. А те три старайся употреблять реже.

– Почему?

Она снова на меня посмотрела и вдруг спокойно ответила:

– Потому что у нас все и всё сап, всё что угодно may и каждый что-то must. А в результате – резиновые штампы или, если не хочешь штампом по голове, идиотские прыжки, приседания, ужимки… И очень редко кто понимает, что he or she just has to do.

И улыбка с ее лица совсем исчезла.

Ее муж, Эльмер Иванович, приехал вместе с ней строить коммунизм в Россию из Америки. И больше десяти лет строил его далеко за Уралом. А она побывала в лагере ЧСИР.

Я могу сказать, основываясь не на фактах или чьих-то словах, а на нескольких взглядах, которыми они смотрели друг на друга: эти люди любили друг друга совершенно. И они не озлобились на страну, которая отняла у них возможность родить своих детей.

Но и поговорить им было тут не с кем. Я не знаю, почему Мира Степановна выбрала меня для того, чтобы многое мне тем утром рассказать, откровенно высказаться о том, что творится вокруг…

Мы опоздали к середине второго урока.

Я не хотел ее подводить и сказал, что как-нибудь отоврусь, но она запретила:

– Врать всем иногда приходится. Но повод нужно для этого иметь серьезный. Какой у тебя урок?

– Валерья… то есть физика…

Тут она улыбнулась и сказала:

– Видишь, как хорошо. Врать не придется. Если нет цели соврать, то и не приходится.

А о Владимире Валериановиче я уже писал. Ему не нужно было врать, и понимал он все правильно.

Их привезли морозным вечером и сбросили возле нашей футбольной площадки. Сперва они падали сами – борт машины был открыт, и часть просто соскользнула вниз. Они бились о землю и друг о друга и не гудели, а кричали. У каждой был свой голос. Те, что примерзли или просто лежали на дне, выковыривал с помощью лома человек с медвежьей осанкой – и медвежьей силой.

Казалось, что посреди двора безумный великан играет на огромном расстроенном металлофоне. Никто не понял, что этот кошмарный набат может предвещать.

А потом они начали петь. Стоило подуть ветерку – и казалось, особенно темным зимним вечером, что двор оккупирован призраками. Этот пронизывающий до костного мозга и дрожи в коленях вой привел в бешенство всех дворовых и проживающих с хозяевами в квартирах собак. Они присоединились к адскому пению…

В Финляндии есть памятник композитору Сибелиусу. Его автор – скульптор Эйла Хилтунен. Она собрала из нескольких десятков медных трубок подобие органа, на котором играет ветер. Тоже не всегда складно получается. Но валяющиеся в нашем дворе трубы превзошли самые смелые акустические проекты. Вот по ним-то и должна была наконец-то прийти в наши квартиры горячая вода. Must go, сказал бы я.

Потом появился сварной, из уголков, верстак с двумя колесами и рычагом. Возле него стоял человек в грязном тулупе и – в неизменной синей шляпе! Он трагически смотрел на изделие с колесами, прибывшее во двор после первого грузовика. Сняв шляпу, как на панихиде, он повторял, как заведенный:

– Ну что за люди! Ну что за люди…

За время, пока везли трубогибку – тот самый верстак, половину труб растащили со двора. Подозревали дачников, проводили проверки, даже ходил милиционер по квартирам. Все было тщетно. Трубы исчезли.

Реакция жильцов дома на эти события была неожиданной. Никто не возмущался. Просто, во-первых, никто уже не помнил, для чего проделали дырки в наших санузлах незабываемые долбежники. А то, что трубы сперли, так просто обрадовало – грудные дети стали спать спокойно, и собаки перестали давать ежевечерние концерты. Да и взрослым стало как-то легче, особенно тем, кто и без того жил на таблетках. Беременные жилички перестали опасаться преждевременных родов.

Трубогибка стояла до весны. И упорный человек в шляпе появился снова. Теперь трубы привозили порционно. Он снова ходил, как лихой капитан пиратского корабля, по всему дому и орал: «Убрать полки! Сказано же, никаких холодильников в коридорах! Обувь вон! Начинается монтаж!»

В подъезде, который первым подвергся этой операции, сразу же выбили окно вместе с рамой на лестнице, пытаясь завести трубу изнутри. Смело решили действовать с чердака, обвалив в одной квартире весь потолок в туалете и половину – в ванной. Приволокли подъемник. Одна из труб с него, как и положено, сыгранула и расколотила лобовое стекло машины Плейшнера. Двор содрогнулся, услышав из уст почтенного профессора, вместо привычно-равнодушного: «Ну-с, как мы себя сегодня ощущаем?» – такое родное и настолько задушевное: «Твою мать!»