Мемуары везучего еврея - Дан Витторио Серге

Странно видеть, как на еврейском кладбище Турина, этом гетто мертвых, община усопших заняла в течение столетия место общины живых. Пьемонтские евреи все больше и больше распространялись по разным странам, культурам и религиям, отличным от культур и религий их предков. Под землей же из года в год новые обитатели прибывали на место, вырасти которому нет возможности. Поэтому цены на место на кладбище постоянно растут, вне зависимости от колебаний цен на недвижимость и нефть, которые никому в могилах уже не нужны. Еврейское кладбище Турина находится рядом с христианским и состоит из двух частей, старой и новой. На старой части многие памятники осели в землю, имена на них стерлись, и «капеллы» увековечивают потускневшую славу неизвестных семей, когда-то богатых и влиятельных. Здесь находятся могилы еврейских баронов, консулов, банкиров, армейских офицеров. Все они, судя по надписям на памятниках, вели образцовую жизнь, были преданными семьянинами; эти люди передвигались в каретах, пока кареты не сменили автомобили. Только могильные надписи и некрологи в старых газетах доказывают, что они на самом деле жили. У евреев нет обычая помещать на памятниках под овальным выпуклым стеклом фотографии умерших, как это принято на итальянских христианских кладбищах. Запрет иудаизма на изображение людей до сих пор силен. Мы еще помним заповедь: не сотвори себе кумира. Но даже без фотографий одних дат — 1840, 1861, 1914 — достаточно, чтобы посетитель задумался о жизни людей, чьи имена указывают на их древнее происхождение в далеких местах: Франции и Корфу, Испании и Мантуе. Одна из самых дорогих мне книг моей библиотеки — «Официальный и окончательный список пьемонтской аристократии, составленный в 1886 году во время царствования короля Умберто I»[33]. Среди сотен имен герцогов, маркизов, графов и баронов есть с полдюжины имен еврейских аристократов, все они только недавно приобщились к знати, и родиной их названа Палестина. Некоторые из них похоронены на старом еврейском кладбище Турина. Похоже, что никому из них не удалось передать свои титулы потомкам на более чем столетний период, и это после двух тысяч лет скромной истории их семей под сенью иудаизма. Слава, приобретенная в современном мире за пределами гетто, съела, по-видимому, их племенную жизненную силу, не пощадив даже Ротшильдов. Надписи на памятниках этих знаменитых, влиятельных евреев, оставшихся без наследников, всегда означали для меня их вторую смерть вдобавок к первой, физической: «большая заслуга» «дорогих ушедших» перед их «неутешными близкими» состояла в самом факте их выхода из социальной конкуренции. Таким образом, большинство памятников лишены будущего — вихри жизни разбросали следующие поколения по разным местам, чаще всего — за забор, где хоронят выкрестов. Новая же часть кладбища подает тем не менее признаки жизни: могилы ухожены, цветы в вазах меняют часто, и иногда можно встретить родственников, наносящих визит усопшим.

Я часто прихожу на это кладбище, но не только по религиозным причинам. У нас, евреев, нет культа мертвых, потому что, как сказал Давид-псалмопевец, «мертвые не славят Всевышнего». Нас, прежде чем похоронить, кладут на мраморный стол и обрызгивают попеременно горячей и холодной водой, дабы убедиться, что мы на самом деле мертвы, а не просто потеряли сознание. Затем заворачивают в саван, а мужчин еще и накрывают талитом, с которого срезаны цицит, напоминающие нам, пока мы еще живы, о нашем долге перед Господом, и опускают нас в землю. У меня есть кузина — замечу, что она носит титул маркизы, — которая не верит, что некоторые сегодняшние мелкие привычки происходят от старых племенных обычаев, например завязывание узелка на носовом платке в качестве напоминания о чем-нибудь. Естественно, обычаи меняются и со временем, и с местом. В Израиле человек отправляется в последний путь на носилках, которые по очереди несут друзья. Прочие части обряда исполняются похоронным обществом, хевра кадиша, чьи сотрудники тем самым зарабатывают себе место на том свете и материальное вознаграждение — на этом. В Италии, где пользуются гробами, еврея везут, как и прочих, на катафалке, с которого снят крест и прочие христианские символы. Это быстрый и практичный способ продвижения к могиле. Такие похороны еще не достигли уровня мистификации смерти, как в Америке, но заметно ускорили процесс похорон, ранее игравших столь важную роль в обществе живых. В наше время, во всяком случае, никто уже не умирает: мы исчезаем из этого мира в результате прискорбного несчастного случая, который вообще не должен был произойти. Я вспоминаю изумление хирурга, оперировавшего мою мать, когда он внезапно увидел, что она умирает. «Я не понимаю, — сказал он мне, искренне веря в свои слова, — у нее не было причин умирать!»

В церемонии современных похорон — и на Западе, и на Востоке — мне всегда не хватает тех обязательных импозантных дрожек, запряженных хотя бы парой лошадей с черными попонами; впереди звучит музыка, а сзади развеваются флаги. Этими представлениями я более всего восхищался, будучи мальчишкой в итальянской деревне. Если усопший был важной персоной, то перед катафалком шагали музыканты, потом несли венки, следом женщины, распевающие псалмы, священники и прочие служители церкви. За гробом шли плачущие родственники и целая толпа, все одеты в лучшую воскресную одежду. В таких случаях мой отец говорил: «Стоило умереть». У евреев и мусульман нет такой помпы. Тело не кладут в гроб, люди толпятся по сторонам носилок с чувством близости, которое ничуть не преуменьшает ужаса перед внезапным исчезновением тела, скользнувшего в свежевырытую могилу. Memento mori, помни о смерти, или, по словам Бен-Сиры[34], «во всех своих делах помни о конце» — вот жестокий смысл семитских похорон. Я часто спрашивал себя, не дает ли ассимилированным евреям эта разница в погребальном стиле дополнительный повод к перемене религии.

Наш фамильный мавзолей в новой части кладбища построен в соответствии с местной традицией: он состоит из большого подземного водонепроницаемого зала, в котором по периметру всех стен аккуратно подготовлены тридцать два места, одно над другим, а надземная часть была спланирована архитектором в современном элегантном стиле и радует глаз побегами роз, вьющимися вокруг четырехгранных столбов мавзолея. Я испытываю странное, не лишенное удовольствия, ощущение, сидя на широкой мраморной плите и глядя на свое собственное имя, такое же, как и имя моего деда, написанное железными буквами. Оно ждет меня долгие годы. Иногда я ощущаю пальцами эти буквы, подтверждающие переход моего предка, с которым я не был знаком, из этого мира в мир иной. Этот жест возвращает меня мыслями к моменту, когда я впервые потрогал выпуклую надпись «Советник посольства» на своей только что отпечатанной визитной карточке. Мой дед, банкир, чей отец жил еще в гетто в Ивреа, может быть, и мечтал о внуке-дипломате, служащем еврейскому государству. Теперь я знаю, что даже самые буйные фантазии могут стать реальностью, и все же, стоя перед плитой со своим собственным именем, я уверен, что рано или поздно любая реальность превращается в мечты, пришедшие в сновидениях прошлого.