Ограбление казино - Джордж Хиггинс

— Это та с симпотной жопкой? — уточнил Фрэнки.

— Она самая, — ответил Амато. — Я закончить не успею, как сучонок меня в суд притащит, и я там до ужаса дурацки буду выглядеть, начну говорить судье, и деньги-то у меня были, я просто не мог заставить девку трубку повесить, чтоб успели выслать.

— Как она? — спросил Фрэнки.

Ответил Амато не сразу. Потом сказал:

— Ну, ничего, ага. Но господи боже ж мой, я в том смысле, что работать ведь тоже надо, все дела.

— Ничему ты не учишься, — сказал Фрэнки. Он ухмылялся. — Спорим, ты совсем пацан еще был, так тебя восемь лет учили в штанишки не срать.

— Знаю, — вздохнул Амато. — Только все равно ни в Тонтон, ни куда я каждый день ездить не смогу. Мне тут раскочегаривать надо, пусть ни на что больше не останется, понимаешь?

— Каждый день, — сказал Фрэнки, — это если заходить, когда открыто.

— Ты через крышу хочешь или что? — спросил Амато.

— Ну, — кивнул Фрэнки. — В воскресенье ночью, такая вот работа. Задняя стена или еще как-то. Двое парней знали, где все было, и я прикидываю, кто-то хотя б разок туда сходил, ну и планчик нарисовал — а по этому уже можно идти. Знаешь, что надо делать, как залезешь. Надо только знать где.

— Тогда надо парня, который звоночки знает, все такое, — сказал Амато. — Собаколюб умеет с колокольчиками?

— Про Расселла я не думал, — ответил Фрэнки. — Если б я хотел идти, когда опять открыто, взял бы Расселла. Только он все равно смотал удочки. Он и тот чувак, с которым они собак крадут. Не знаю, вернется или нет, а если вернется, ему поди не захочется. Он толкать будет.

— Что есть? — спросил Амато.

— Я вообще-то не спрашивал, — ответил Фрэнки. — Рассыпуха, наверно.

— На этом миллион можно наварить, — сказал Амато.

— Можно, — сказал Фрэнки, — а еще можно залететь минут через шесть, как начнешь, и еще зачалиться на два червонца. Опасное это говно. Ничего ж не ходит само, знаешь? Все землю роют, половина — духи. Я слыхал тут про пару ребят — они себе срастили шестьдесят тысяч чеков со льдом на автостанции в Потакете, потом приезжают, а ребята в натуре крутые, и с десяток клементов их разули. У болони на такое больше стоит, чем на черножопых, блядь, с пушками, елки-палки. У Расселла хватка есть, но он меня не спрашивал, и мне кажется, тот чувак, с которым он по собачкам работает, в этом деле с ним не будет. Думаю, в этом деле с ним никого не будет, а так нельзя, если что-то такое делать хочешь. Не, я тут думал про Дина, зятя моего. Он, когда служил, был по электронике, до сих пор балуется все время.

— Сигнализация? — спросил Амато. — Я думал, он на заправке работает.

— Работает, — подтвердил Фрэнки. — Не, но он себе такую квадрофоническую хуйню соорудил из набора на кухонном столе, а мне говорил, в общем, когда мою тачку увидел, да? Ну а я, если когда себе такую достану, если у меня лишние хрусты когда заведутся, говорит мне, тогда он себе цветной телевизор смастрячит. Это ж все одно и то же, нет? В смысле, цепи там, прочее, а он в этом во всем сечет.

— Считаешь, согласится? — спросил Амато.

— Хуй знает, пока не спрошу, — ответил Фрэнки. — Видишь, я с тобой сначала хотел перетереть, прикинуть, что скажешь. А бризец я тебе не могу снять, как ты это делаешь. Дернуть могу запросто, но только если наводка будет, план какой-никакой. Я так сечь не умею, как ты. В общем, я сначала с тобой хотел побазарить. А потом к нему идти. Но думаю, он пойдет, ну.

— А раньше он ходил? — спросил Амато.

— Думаю, по мелочи что-то кому-то, кто тачки покупал, — ответил Фрэнки. — И мне сказал, что мою подрегулировать надо или что-то, он мне может, а запчасти и за так можно достать. Ему фанзы позарез.

— Обязательно Тонтон, что ли? — спросил Амато.

— Бля, да нет же, — ответил Фрэнки. — Я это так сказал, раз всех так интересует, что тут варится. Ни о чем точно я не думал. Я же чего хочу — я хочу, чтоб полегче срослось, может, совсем новая какая, из пластмассы такие делают или еще из чего-нибудь, чтоб внутри там фанзы были, ну и вокруг, может, чтоб стояло, чтоб голой жопой не светить за работой.

— Я как-то вечером Конни в кино повел, — сказал Амато. — Хуйня какая-то, аж в Броктоне шла, а там такой у них торговый центр. Это — не знаю, как называется. Одноэтажный.

— А давай, — сказал Фрэнки, — поглядим на него, и я мимо тоже поезжу, и если ништяк будет смотреться, можно и про него подумать.

— Ну, — сказал Амато. — Ну да, мне это уже начинает нравиться, знаешь? Прикол тут в том, как в последний раз там было, можно сразу сказать, если на нюх правильно выглядит.

— Он мудак, — сказал Когэн. Он сидел в серебристом «торонадо»; машина стояла на парковке бостонской подземки за «Кронином» в Кембридже. — А мудак он потому, что игрок. То есть сам себя им считает, по крайней мере. На самом же деле он фуфло. Он не играет, он ставит на что ни попадя. Фуфло года.

— Я сам люблю время от времени на бега ездить, — сказал водитель. — В Линкольне открытия сезона уже много лет не пропускаю.

— Я тоже, — сказал Когэн. — До сих пор езжу. Хотя как ни приеду, всегда в проигрыше.

— Я нет, — сказал водитель. — Конечно, сильно много я не ставлю, но за день, бывало, три-четыре сотни выигрывал, а теряю редко больше двадцатки-тридцатки. Хорошо оттягивает.

— Это вполне оттяг, — согласился Когэн. — Не так хорошо оплачивается, как списывать долги, но развлекает. Я почему езжу — потому что ребята ездят. Ездить туда приятно — свежий воздух, люди, а то и выиграть можно. А проигрываешь? Ну и что?.. Хорек? — продолжал Когэн. — Хорек так не делает. На бега никогда не ездит, ничего, просто берет и ставит. Но ставит не потому, что слыхал что-то, и ему интересно, и он считает, что там ему что-то светит. Он ставит, потому что ему вечно надо на чем-то залипать, будто если не залипнет — жить не сможет. Думает, выиграет, когда ставит, он вечно намерен выигрывать.

— Кое-кто и выигрывает, — сказал водитель.

— Я знаю тех, кто выигрывает, — сказал Когэн. — Есть такие, кто почует что-то в лошадке — и выиграет. Есть такие, кто чует что-то в других лошадках — и тоже выигрывает. А некоторые всю жизнь лошадям допинг скармливают, из них одна-две, ну, может, три, не знаю, — они выиграют. Но лишь пока другие до животных не добрались и не выиграли. Тогда они проигрывают. Принимают как данное. Списывают. Хорек не такой. Сегодня проиграл — все утро провисел на телефоне, и завтра провисит, и опять проиграет. Поэтому скоро придется выйти и где-то капусты нарубить, и тут-то такое и бывает. Митча знаешь?

— Вроде бы, — сказал водитель, — нет. Первый раз слышу.

— Митч порядочный, — сказал Когэн. — Это знакомый такой у меня есть. Вот взять его, так Митч настоящий джентльмен. Я как-то раз видел, как он на одном заезде штуку просадил. А сам он, я не знаю, где-то за полтос ему. Они с Диллоном раньше много тусили. Я с Митчем познакомился, когда был с Диллоном. А у Митча все путем, но капусты у него не больше прочих. Он из Нью-Йорка. В общем, идет он и ставит еще штуку на следующий заезд. Я ж его видал — он может и это проиграть, а на следующий удвоить и снова проиграть. Митч так много знаков просаживает. Но ему нравится. А под вечер уже, когда хочешь просто отвиснуть, компании приятней Митча найти трудно. А когда у него белки кончаются — ну что, все, значит, он идет домой. И никому от Митча никакого головняка. А играть он пойдет в следующий раз только через год… Я тут прошлой зимой во Флориду ездил, да? И в этом поеду. Хайалиа. Митч в городе, он селится у тех двух ребят, что там с Лански закорешились.[10]Встречаю Митча на бегах. Спрашиваю, ну как оно. А у него какой-то срощ, и он мне говорит: «Ты ж меня знаешь, Джеки. Если б не я, кому-нибудь пришлось бы изобрести неудачников, ипподромы бы прогорели». Он там всех знает — жокеев, грумов, всех. Все они ему рассказывают. «Они все со мной разговаривают, — говорит он, — а я их слушаю, всегда их советами пользуюсь и всегда проигрываю и иду домой. Паршивый я игрок, вот и все. Хочешь — бери мое. У меня если даже рак будет — звякни, я и тебе выделю, а ты такой козел, что возьмешь и возьмешь». И я беру все, что у него есть. Мы проигрываем. Вечером идем расслабляться, он злится? Ничуть. Он просто отличный парень, вот и все. «Я так давно уже, — говорит мне. — И когда выхожу, отлично знаю, что будет…» А Хорек, — продолжал Когэн, — он так не может. Проигрывает, и все, что проигрывает, ему не по карману, он злиться начинает. Нервничает. Кругами бегает. То надо сделать, сё надо сделать. Знаешь, что он отмочил? Когда на нарах парился, у него жена — так она за него ставки делала. Я слыхал. А товарищеские матчи, «Бруны»? Орр колено повредил, они Чиверса[11]тут же выпустили, его и остановить никто не попытался, все рукой махнули, всем на эти матчи наплевать, чуваки форму потеряли и прочее, а он на них ставит. Дело-то у него хорошее. Я Диллона спрашивал, Диллон считает, чуваку на этом деле может обламываться по меньшей мере двадцатка-тридцатка в год, щеглы, которым хочется научиться рулить, никогда не переведутся. А ему все мало. Мудак и есть.