Братья и сестры по оружию. Связные из будущего - Юрий Валин

— Та ви, громадяни, нияк за рибою? — неловко пошутил Пашка.

— Ни, ми рогоз копаємо, — охотно объяснил дед, тыча стволом карабина куда-то вдоль берега.

Пашка машинально глянул, в тот же миг затылок лопнул ослепительной болью.

Очнулся Пашка лежа носом в сырую землю. У щеки прыгали крошечные прибрежные мушки. Шевельнуться сил не было, череп сочился болью, от которой в глазах темнело — начисто раскроила череп, бабища проклятая.

— В воду та дело с концом, — басом говорила между тем коварная баба. — Ти, дидусь, що вигадуєш?

— Так-то воно так, — задумчиво шепелявил дед, держа часы за цепочку и любуясь блеском. — А як у нього товарищи рядом? Ось, глянь, ведра, откуда?

— Ни, вин злодюга, — убежденно заверила огромная селянка. — Це вин в Артюховке титку Полину злякав и телицю увив. Шантрапа. Молодый кобель, ишь отростил…

— Хоч що видростив, тоби все одне не дистанеться, — дед пожевал беззубыми деснами. — В воду неможна, вспливе он.

Пашка попытался рывком встать — где там, руки подогнулись, едва дернулся.

— Ксанка, та ты його не добила?! — всполошился дед.

Внучка со свистом взмахнула лопатой.

— Не надо! — захрипел Пашка, закрывая голову руками. — Я коней увел в Артюховке. Подилюся, лише не губите!

Дед и девка озабоченно переглянулись.

— Лошадей? — пробасила внучка. — А як их ховати? Сусиди що скажуть, а, дид?

— Тарасу разве що видвести? — рассудительно разгладил бороду дед. — Ни, взнають.

— Офицерськи кони, справни, — простонал Пашка. — Я у беляков увив. Мене лише не губите…

Босые ноги заплетались, шатало, как после самогона. Напивался Пашка редко. Может, и зря. Ничего толком в жизни не успел. По затылку текло горячее, голова пульсировала, раскалывалась на части. Дед, после того как стянул руки пленника бечевкой, прихрамывал сбоку, подслеповато и подозрительно озирался. Девка-корова тащила все вещи, включая Пашкин карабин. Оружие несла под мышкой, явно больше полагаясь на привычную лопату. Ведра девица тоже не забыла, они побрякивали, и сквозь головную боль Пашке казалось нелепым, что его убьют, а потом пойдут дальше, бряцая ведрами.

— Эй, солдатик, збруя-то на конях э? Или в ночь увив? — прошепелявил дед.

— Гнидий пид сидлом. А другого лише с недоуздком узяв, — пробормотал Пашка. Его пошатнуло, ноги запутались в цепкой траве. Дедок заботливо поддержал под связанные руки.

— Ходи-ходи, — сердито сказала девка. — Ишь, твердолобий. Носит вас, вовкив, погибели на вас немае. Ироды.

— Порешите меня? — безнадежно пробормотал Пашка. — За що, граждане? Я ведь за народну справу воював.

— Та навищо тебе вбивати? Невже ми убивци яки? — ласково прошепелявил дед. — Отпустимо. Только щоб бильше у нашого села не крутився. А так йди, куди ноги несуть.

Девица за спиной откровенно фыркнула.

Убьют. И под кустом прикопают. Вот тебе и смерть в лихом бою. Дальше их вести нельзя — Герман сразу не сообразит. Девка бедовая — чистый паровоз-толкач. Такая если с лопатой — никаких белоказаков не надо. Эх, опозорился ты, Павел Георгиевич.

Пашка остановился, за что немедленно получил тычок черенком лопаты:

— Шагай, злодийська харя!

— Не пиду! Хоч исподнее дайте. К лошадям выйдем — вы меня враз кончите. Не согласный я так.

Девка двинула так, что ребра захрустели. Пашка, хватая воздух, повалился на колени.

— От тварюга! — разгневанная баба снова замахнулась.

— Постой, Ксана, — дед обеспокоенно захромал вокруг. — И правда, срамно и не по-божому. Пусть пидштанники натягне. На що вони нам, таки дурни кальсони?

— Ти йому лише руки расплутай, — злобно сказала девка. — Вин же кинется. Дивися як зиркает. Чистый вовк.

— Та я своих не чипаю. Я ж за народ воював, — Пашка шагнул к девахе, примеряясь, как ловчее выбить лопату.

Чертова корова шагнула назад, вскинула лопату:

— Та и не думай!

— Все, тут кинчайте, — решительно сказал Пашка. — Гину я ни за що, вид руки своего же товарища, сильского пролетаря. Вот життя! На руку мировой буржуазии граете. Обмануютеся вы, товарищи. Пожалеете, та поздно будет.

— Бач, горланит, — окрысился дед. — Не инакше, сотоварищи рядом.

Бежать Пашка не мог — ноги не держали. Да и в глазах все мельтешило. Ведь забьет лопатой, проклятая корова. Ну разве правильная смерть для бойца революции? Вот диалектика.

Вставай проклятьем заклейменный

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой вести готов, —

надтреснуто и громко, надрывая пересохшее горло, запел Пашка.

— Глотку йому заткни! — заверещал дед. — Своих накличе!

От взмаха лопаты Пашка умудрился увернуться. От второго удара тоже ушел, но споткнулся и сел на колючую траву. От толчка череп взорвался такой болью, что стало уже все едино. Смутно увидел, как на спину взмахнувшей лопатой бабе кто-то прыгнул, блеснула сталь знакомого штыка-кинжала. Пашка заставил себя раскрыть зажмурившиеся было глаза. Баба топталась, как ряженый медведь, старалась стряхнуть обхватившего ее сзади Германа. Картина была диковинная — бабища габаритами со слона, на ней тощий как жердь прапорщик. Штык Герман бросил и двумя руками обнимал толстенную женскую шею.

Старик едва слышно пискнул и побежал на слабых ногах в кусты. Пашка с трудом встал, но догнал мироеда в три шага, от души пнул в спину. Дед с размаху вмазался в ствол вяза, беззвучно рухнул.

Германа видно уже не было, только ноги прапорщика дергались, каблуками землю рыли, силясь сдвинуть непосильный груз, — баба сверху ворочалась рыхлой горой, давила массой.

— От бисов син. Стрекулист[102]драний, — толстые пальцы нащупали горло прапорщика, сдавили.

Пашка подхватил лопату. Отполированный мозолистыми пальцами черенок лег в ладонь неловко, и удар пришелся плашмя. Баба только пригнулась ниже. Пашка огрел ее второй раз, уже со всей дури, аж в руках засаднило. Бабища зарычала. Герман хрипел под ней, царапал ногтями кобуру «нагана». Пашка бросил лопату, поднял карабин. Ударил прикладом в затылок, туда, где из-под платка торчали сальные пряди. Силы в Пашкиных руках, видать, совсем не осталось. Но баба хрюкнула, как-то сразу расплылась еще шире. На необъятной спине появлялись темные точки, Пашка с опозданием расслышал глухие хлопки выстрелов — задавленный прапорщик упер ствол «нагана» в душную плоть и судорожно опустошал барабан.

Герман ерзал, выбираясь из-под трупа. У Пашки сил помочь не оставалось — сидел, обхватив голову руками, — сквозной дыры в черепе не было, но из-под пальцев обильно сочилась кровь.