Благородный дом. Роман о Гонконге - Джеймс Клавелл

Довольный Суслев усмехнулся.

— И как бы вкупе ни были богаты эти банки, семьдесят миллиардов им не списать никогда. Никогда. А к этим семидесяти к тому времени нужно будет ещё добавить миллиарды всего Восточного блока! И если это неожиданное объявление приурочить к одному из неизбежных спадов в капиталистической экономике… они окажутся по уши в своем собственном дерьме от страха и будут умолять нас спасти их поганые шкуры. Если эти тупые ублюдки разорятся, то так им и надо! — презрительно добавил он. — Зачем нам воевать с ними, если они своей жадностью и глупостью уничтожают себя сами. А?

Де Вилль смущенно кивнул. Суслев вызывал в нем страх.

«Должно быть, старею, — думал де Вилль. — В те прежние дни было так легко верить в дело народных масс. Тогда крики поверженных раздавались громко и ясно. А теперь? Теперь их почти не слышно. Я по-прежнему предан своим убеждениям, твердо предан. Я не жалею ни о чем. Коммунизм пойдет лишь на благо Франции.

А пойдет ли?

Теперь уж и не знаю наверняка, как когда-то. Жаль, что людям никуда не скрыться от всех этих „-измов“, — говорил он про себя, стараясь скрыть свои мучения. — Лучше бы их вовсе не было, а был лишь мой любимый Лазурный Берег, купающийся в лучах солнца».

— Сталин и Берия были люди гениальные, вот что я скажу, дружище, — продолжал Суслев. — Это величайшие из всех русских, когда-либо живших на земле.

Де Вилля настолько потрясли эти слова, что ему еле удалось скрыть изумление. Он прекрасно помнил ужас немецкой оккупации, унижение Франции, всех её больших и малых деревень и виноградников. Он не забыл, что Гитлер никогда не осмелился бы вторгнуться в Польшу и заварить всю эту кашу, если бы не прикрывался сталинским пактом о ненападении. Без Сталина не было бы и войны, не было бы всей этой бойни и все жили бы лучше.

— А двадцать миллионов русских? А бессчетные жертвы других народов? — выдавил из себя он.

— Не такая уж это дорогая цена. — Суслев налил себе ещё. Он уже и так разошелся, а от водки его красноречие распалялось ещё больше. — Благодаря Сталину и Берии под нами вся Восточная Европа от Балтики до Балкан: Эстония, Литва, Латвия, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Болгария, вся Польша, Пруссия, половина Германии, Внешняя Монголия. — Суслев довольно рыгнул. — Северная Корея и плацдармы по всему миру. В результате проведенной ими операции «Лев» перестала существовать Британская империя. При их поддержке была создана Организация Объединенных Наций, которая стала величайшим оружием в нашем арсенале. А потом ведь ещё был Израиль. — Он засмеялся. — Мой отец являлся одним из кураторов этой программы.

У де Вилля даже волосы на голове зашевелились.

— Что?!

— Создание Израиля стало сталинско-бериевским переворотом грандиозного масштаба! Кто помог ему, открыто и тайно, стать явью? Мы! И с какой целью? — Суслев снова рыгнул. — Чтобы в самой утробе арабских стран постоянно кровоточила язва, ослабляя и ту и другую сторону и одновременно снижая промышленную мощь Запада. Евреи против мусульман, мусульмане против христиан. Эти фанатики никогда не будут жить в мире друг с другом, даже если такая возможность представится, это точно. Они никогда не переступят через разногласия, даже если на карту будет поставлена их глупая жизнь. — Он засмеялся и затуманенным взором уставился на рюмку, расплескивая её содержимое.

Де Вилль смотрел на него с ненавистью, желая опровергнуть сказанное и страшась сделать это, понимая, что он полностью во власти Суслева. Однажды, несколько лет назад, он переступил через себя и послал какие-то не представлявшие особого интереса сведения о «Струанз» на некий почтовый ящик в Берлине. В течение дня незнакомый человек позвонил ему по домашнему телефону. Так раньше не звонил никто. Звонил как бы свой. Но он все понял.

Де Вилль подавил дрожь и постарался убрать с лица все эмоции, когда взгляд Суслева обратился на него.

— Разве не так, tovarich? — улыбнулся кагэбэшник. — Клянусь, мне никогда было не понять этих капиталистов. Они делают врагами четыреста миллионов арабов, владеющих реальными мировыми запасами нефти, в которой скоро Запад будет отчаянно нуждаться. А мы овладеем и Ираном, и Персидским заливом, и Ормузским проливом. Тогда этот кран Запада окажется в наших руках, и они наши, никакой войны не надо — только действуй. — Суслев залпом допил рюмку и налил себе ещё одну.

Глядя на него, де Вилль уже чувствовал отвращение и лихорадочно размышлял о своей собственной роли. «Разве для этого целых шестнадцать лет я был примерным тайным агентом и терпеливо ждал своего часа, не возбуждая подозрений? Даже Сюзанна ничего не подозревает. Все уверены, что я против коммунистов и за „Струанз“ — самое что ни на есть капиталистическое творение во всей Азии. Нас пронизывают идеи Дирка Струана. Прибыль. Прибыль для тайбаня и для Благородного Дома, потом для Гонконга. Именно в такой очередности, и к черту всех остальных, кроме короны, Англии и Китая. И даже если я не стану тайбанем, я все же смогу сделать так, что „Севрин“ нанесет урон Китаю, как того хотят Суслев и „Артур“. Но хочу ли я этого теперь? Теперь, когда я впервые увидел, что собой представляет этот… этот монстр и все их лицемерие?»

— Сталин, — произнес он, чуть ли не отшатнувшись под пристальным взглядом Суслева. — Ты… когда-нибудь видел его?

— Однажды был рядом. В десяти футах. Росточка невеликого, но в нем чувствовалась сила. Это случилось в пятьдесят третьем году на приеме, устроенном Берией для некоторых высокопоставленных офицеров КГБ. Мой отец попал в число приглашенных, и мне разрешили пойти с ним. — Суслев выпил ещё одну рюмку, уже почти не обращая внимания на де Вилля, поглощенный воспоминаниями о своей семье. — Там был Сталин, Берия, Маленков… Ты знал, что настоящее имя Сталина — Иосиф Виссарионович Джугашвили? Сын сапожника из Тифлиса, моего родного города. Сталин готовился стать священником, но его исключили из местной семинарии. Чудно, чудно!

Они чокнулись.

— Не надо так печалиться, товарищ, — призвал он, неправильно поняв де Вилля. — Как бы ни была тяжела твоя личная утрата. Ты — часть будущего, участник нашего марша к победе! — Суслев осушил свою рюмку. — Сталин, должно быть, умер счастливым человеком. Вот бы нам так повезло, а?

— А Берия?

— Берия попытался захватить власть слишком поздно. У него ничего не вышло. У нас в КГБ как у японцев: единственным грехом считается неудача. Но Сталин… Отец рассказывал, что, когда в Ялте без каких-либо уступок с нашей стороны Рузвельт согласился отдать Сталину Маньчжурию и Курильские острова, что гарантировало нам господство над Китаем, Японией и всеми водами Азии, Сталина едва не хватил удар. Он чуть не умер, стараясь не рассмеяться!

— А Солженицын и gulag'и? — спросил де Вилль, помолчав.

— Мы на войне, друг мой. Есть предатели и внутри. Разве может кучка людей править страной без террора? Сталин это понимал. Он воистину был великий человек. Нам сослужила службу даже его смерть. Хрущев блестяще использовал его образ, чтобы придать СССР налет «человечности».