Чертополох и терн. Возрождение веры - Максим Кантор

В портретной галерее Гольбейна эти соображения не имеют силы. Христианская и моральная стороны сюжета в портретах художника по определению отсутствуют. Перед нами – лишь человеческий образ, и сила персональной характеристики дает зрителю представление о морали – о хорошем и о дурном. Генриху VIII намерение притвориться кротким чуждо. Он желает, чтобы его прославили именно на том основании, что он силен и властен. И Гольбейн воспевает короля именно потому, что король самовластен и беспощаден.

Знаменитый парадный портрет Генриха VIII, написанный Гольбейном в 1536 г., погиб при лондонском пожаре. Но сохранилось такое количество прижизненных копий и такое количество реплик, в том числе и самого Ганса Гольбейна, что судить о вещи есть все основания.

Король стоит, широко расставив ноги, попирая мир, и существует трактовка, согласно которой Гольбейн в данном произведении свел счеты с королем, показав всю звериную суть власти.

Ганс Гольбейн пишет портрет убийцы Томаса Мора. На портрете Гольбейн изобразил упитанного, плотного, уверенного в себе, безжалостного человека. Это не карикатура, но исследование природы. Монарх – властное и сильное животное, Ганс Гольбейн написал портрет самодовольного насилия. Если бы Гольбейн не написал этого портрета, потомки могли бы колебаться в суждениях о Генрихе VIII. Шекспир кадил королю, отцу здравствующей Елизаветы; хронисты льстили, Фрэнсис Бэкон в своей «Истории правления короля Генриха VII», написанной почти сто лет спустя, был аккуратен в описании власти: философ и сам был канцлер-хранитель печати; биографию опального философа повторить не хотел. (В скобках замечу, что не уберегся от суда и Бэкон, но по гораздо менее принципиальному поводу – философа/вельможу судили за взяточничество.) Если бы портрета кисти Гольбейна не существовало, мы могли бы запутаться в оценках. Соблазнительно романтизировать биографию художника и решить, будто Гольбейн вернулся в Лондон сводить счеты с убийцами Мора, описать их такими, какими они были. Так мог бы поступить человек темперамента Гойи или Георга Гросса. Гольбейн, разумеется, вернулся не для мести, а на заработки. Он был терпим к противоречиям там, где дело касалось гонораров; будучи в Базеле, он иллюстрировал «Похвалу глупости» Эразма и практически одновременно Библию Мартина Лютера, оппонента Эразма и его антагониста. К 1516 г. относится двусторонняя вывеска для школы, одна сторона которой выполнена Гансом, а другая атрибутирована как работа Амброзиуса (ныне в Художественном музее Базеля). Гольбейн был прагматиком, с данным обстоятельством надо смириться. Гольбейну не свойственны яростные порывы Микеланджело и царственная брезгливость Леонардо. И портрет Генриха VIII – не акт возмездия, говорит портрет об ином.

Точное описание картины весьма существенно.

Король Генрих VIII облачен в расшитый дублет с пуфами на рукавах, и характерные разрезы на рукавах скреплены пряжками с драгоценными камнями. Это новшество (драгоценную пряжку на разрез) внесла придворная английская мода в бургундский костюм, ставший интернациональным в XVI в. Собственно говоря, подобный дублет с пуфами и разрезами – является традиционной одеждой ландскнехта конца XV – начала XVI вв. Слово Landsknecht упоминается, как уверяет Дельбрюк, еще в прусских хрониках, но не как обозначение особого рода войск. Термин Landsknecht (то есть «солдат земли», «слуга страны») ввел Петер фон Хагенбах, хронист и камергер Карла Смелого Бургундского, для обозначения войск наемников, а Максимилиан I, женившийся на его дочери Марии Бургундской, разрешил ландскнехтам пеструю одежду при отсутствии униформы, объяснив допущенную вольность тем, что при своей короткой жизни эти солдаты должны иметь хоть какую-то радость. Пестрые дублеты с разрезами, сквозь которые видно рукава другой одежды, причем часто контрастных цветов, стали отличительной чертой солдат удачи. К этому добавлялись и пестрые плундры (широкие штаны), в которых также устраивали разрезы, да еще предпочитали штанины разных цветов. Ландскнехты усугубляли эту моду, делали в своей одежде максимальное количество разрезов, доводя впечатление рванины до гротеска, украшая разрезы бантами и т. п. Фактически такие разрезы имитировали рваные раны, полученные в боях, и устав удостоверял, что ландскнехтом можно стать после трех походов, причем из первого надлежит вернуться в изодранной в боях одежде. Данная мода, перекочевав в высшие сословия, украсила разрезанную одежду драгоценными камнями, но воинская стать, ландскнехтская романтика сохранилась. Генрих VIII предстает перед зрителем как солдат, как «защитник земли», в данном случае – защитник Англии. Король стоит в боевой угрожающей позе – именно в этой позе Андреа дель Кастаньо изображает кондотьеров, а немецкие граверы, современники Гольбейна, так изображают ландскнехтов. На многочисленных гравюрах Урса Графа и Неккера гротескные ландскнехты именно так и стоят: широко расставив ноги. Король своей позой дает понять: враг не пройдет; король готов дать отпор, он закрывает собой свою землю, свой народ и свою веру. Закрывает Генрих VIII свою отдельную веру и свою суверенность от Рима, от континентальной Европы, от любого внешнего влияния.

Таким образом, данный портрет Ганса Гольбейна утверждает ценности, прямо противоположные тем, за которые отдал жизнь Томас Мор.

Релятивизм присущ художникам, не достигшим величия в замыслах: в поисках заказов соглашаются на работу, которая не украсит биографию, – но Гольбейн пошел в этом направлении дальше прочих. После того как покровителю, гуманисту и философу Томасу Мору отрубили голову, написать портрет его убийцы – это, пожалуй, чрезмерная всеядность. Но до того уже написан портрет ростовщика, на котором купец уравнен в значении с гуманистом, и, стало быть, в портрете жестокого короля ничего неожиданного уже нет. Ганс Гольбейн-младший написал портрет Генриха VIII в тот год, когда король казнил человека, давшего Гольбейну кров, философа Томаса Мора. В тот самый кровавый 1535 г. Гольбейн и становится «художником короля», а небольшая портретная галерея гуманистов, которая, как правило, всплывает в памяти при упоминании Гольбейна, с тех пор не пополнится ни одним изображением; все силы мастера отданы рисованию вельмож.

Портрет Генриха VIII символизирует конец эпохи Ренессанса.

Портрет короля, закрывающего собой мир и попирающего перспективу, отменяет идею прямой перспективы в принципе – то есть исключает представление о личном независимом пространстве. Нет ничего более противного живописи – нежели абсолютизм и антикатолицизм; то есть безальтернативная власть и национальная религия. Тотальная автократия родить живопись не может, как не может тирания инициировать личное пространство, а без личного пространства и собственной прямой перспективы живописи нет. Портреты Гольбейна не случайно в перспективу не встроены: король преграждает перспективе путь; тем самым преграждает путь живописи. Живопись оказалась не востребована в Англии по двум причинам: национальная церковь, подчиненная королю, не нуждалась в образах всеобъемлющей веры; а абсолютная власть исключала личную перспективу.

Не существует никакой надличностной идеи, никакого морального урока, и никакой метафизики за этим портретом не стоит. Это несомненный торжествующий индивидуализм, но индивидуализм того свойства, который лишает свободной воли всех прочих. Феноменально то, что образ самовластного солдата-короля как бы собрал воедино все те образы Высокого Возрождения, которые воспевали титаническую мощь. Образ Генриха сконденсировал в себе и страшного Коллеоне Вероккио, и кондотьера кисти Андреа дель Кастаньо, и рыцаря кисти Пизанелло – всех тех, кто будто бы принадлежал эстетике духовного Ренессанса, но одновременно и оппонировал ей. Титаническая и безнравственная мощь вдруг вырвалась на поверхность истории и подменила Ренессанс. Образ Генриха VIII, победительного, мощного, упитанного, есть прямая противоположность образу Дон Кихота, последнего рыцаря духовного Ренессанса.