Дублин - Эдвард Резерфорд

На следующей неделе ничего лучшего явно ждать не приходилось.

За день до того, как нужно было платить за дом, Морин вдруг обратила внимание на одну хижину. Она стояла всего в тридцати ярдах от ее дома. Там жила какая-то семья, но теперь уехала. Это, конечно, был настоящий шалаш, с крышей из веток и прутьев, обмазанных глиной. Но он укрывал от дождя. Кто-то построил его там, и если тот клочок земли имел хозяина, то никто никогда его не видел. Жилье было свободным.

— Нам на самом деле совсем не нужно так много места, — сказала Морин Дэниелу. — Нам и там будет хорошо.

И на следующий день, когда пришел агент за арендной платой и отказался позволить им пожить в доме еще без оплаты, они с легкостью перебрались в новое жилище.

А потом Морин ждала, как и все остальные в Эннисе, что будет дальше.

— В конце концов, — сказала она одной из своих соседок, — они ведь не могут просто бросить людей умирать от голода.

И еще весь сентябрь Морин думала о том, что просто удивительно, как люди умудряются выживать. Отчасти важно было улавливать любые новости, отчасти дело было в удаче. Система работных домов представляла собой настоящий кавардак. Иногда можно было получить еду в старой суповой кухне на Милл-стрит, иногда — нет. Иногда они с братом помогали людям у ворот работного дома, а потом, когда туда пришли еще сотни, их развернули обратно. Морин услышала о том, что в ближайший приход привезли целый корабль еды и одежды от квакеров. Она поспешила туда, и хотя священнику хотелось в первую очередь накормить своих прихожан, он сжалился над ней и дал немного риса и гороха. А как-то в начале октября Морин услышала, что какие-то мужчины захватили большую повозку зерна и раздают его у нового моста. Оставив Дэниела дома, Морин со всех ног помчалась туда. Вернулась она с пятью фунтами зерна. Это позволило им продержаться больше недели.

То, что в работных домах отказывались кормить здоровых людей, имело двоякий результат. Во-первых, людей таким образом поощряли к тому, чтобы грабить зерно. И Морин считала, что это хорошо. А во-вторых, многие, даже лучшие, постепенно впадали в апатию. Октябрь продолжался, становилось холоднее, и Морин казалось, что вокруг нее соседи начинают с каждым днем выглядеть тоньше и слабее. Как-то раз, посмотрев на собственные руки и осознав, какими тонкими они стали, Морин поняла, что и сама выглядит не лучше остальных.

Во второй половине октября заболел Дэниел. К счастью, ничего серьезного. Просто, видимо, он съел то, что не понравилось его желудку, и два дня пролежал с поносом. Морин пыталась поить его и заставить хоть что-нибудь съесть. Все прошло, и Морин благодарила Бога за то, что мальчик так крепок от природы. Но он стал заметно бледнее и слабее прежнего. И Морин гадала, что можно придумать такого, чтобы вернуть немного красок на его щечки.

Способ ей подсказала добрая соседка. Труднее всего было проделать это в первый раз. Морин тщательно выбрала место, ведь фермеры охраняли свои поля, как ястребы. Морин отправилась туда в сумерки. Света еще хватило для того, чтобы видеть, что она делает. У каменной стены паслись три коровы. Морин ползла к ним как змея. Когда она добралась до коров, те посмотрели на нее, но она подождала, пока они привыкнут к ее присутствию, и только тогда медленно принялась за дело. С собой у нее были острый нож и деревянная чашка.

Ей только и нужно было, что найти правильное место на ноге коровы и сделать крошечный надрез. Если все проделать правильно, корова почти ничего не почувствует. Но кровь понемногу начнет сочиться из ранки, и ее нужно собрать в чашку, как делает врач, когда пускает кровь больному.

Сдерживая дыхание, Морин ощупала коровью ногу, молясь о том, чтобы животное не дернулось внезапно, и, ткнув кончиком ножа, сделала надрез. Корова шевельнулась, но слегка. Морин прижала деревянную чашку к ноге. Она не хотела, чтобы корова потеряла слишком много крови. Если ей повезет, то фермер ничего не заметит. Набрав достаточно, Морин крепко обвязала чашку тканью, насухо вытерла ногу коровы и поползла обратно.

Вернувшись в хижину, она развела кровь водой, смешала с жидкой кашицей и с некоторым трудом убедила Дэниела выпить смесь.

— Это тебе на пользу, нравится или нет, — сказала она.

Через несколько дней она снова проделала то же самое. Но на этот раз ткнула ножом неловко, животное потеряло слишком много крови. В последний день октября, в канун зловещего и магического Самайна, Морин пошла на поле в третий раз. Но когда она шла по тропе вдоль стены, то увидела фермера, ожидавшего у поля. В руках у него был мушкетон. Фермер подозрительно посмотрел на Морин, она вежливо пожелала ему доброго вечера и пошла дальше. Она сумела помочь Дэниелу, была уверена Морин. Но достаточно ли?

Ноябрь наступил унылый. Вокруг царила холодная сырость. И теперь, как ни старалась Морин, ей не удавалось добыть достаточно еды. Она сохранила пока те несколько шиллингов, которые дала ей Нуала, и искала на рынке продукты подешевле. А в работном доме не только росла толпа перед порогом, но и контролеры откровенно говорили:

— Ну что мы можем сделать, если у нас нет денег?

К концу третьей недели Морин стало ясно: Эннис гибнет. И процесс этот шел до странности тихо. Никто ничего не говорил. Никто ничего не делал. Не было никаких признаков тревоги, никаких криков, никаких слез. Просто холодное темное молчание, пока мир медленно погружался в летаргию, как будто сама жизнь утекала прочь вдоль грязных улиц в ледяное безмолвие. Морин перестала брать Дэниела с собой в город, потому что не хотела, чтобы он видел то, что видела она. Не раз и не два ей приходилось перешагивать через трупы на улицах. Конечно, Морин не могла скрыть от мальчика того, что семья по соседству заболела. Она могла лишь стараться не подпускать его к больным.

А потом начался дождь, а за ним целый день дул ледяной ветер. Двадцать второго числа у Дэниела началась лихорадка.

Морин не знала, что это такое. Это могла быть одна из дюжины болезней или случайная зараза. Да это и не имело значения. Мальчик весь горел. Морин пыталась охладить его лоб и поила брата теплым питьем. И не отходила от постели. Она чувствовала, как он горит все сильнее и сильнее, хотя завернула его во влажное одеяло, пытаясь снять жар. Морин знала, что ее брат силен. Это и было самым главным. Двадцать третьего ей показалось, что лихорадка слегка утихла. Дэниел был бледен, глаза у него горели, как никогда прежде.

— Ты должен бороться, Дэниел, — сказала она ему. — Ты должен быть храбрым мальчиком. И ты должен бороться с болезнью.

— Прости, Морин, — прошептал он. — Я постараюсь.

На следующее утро снова пошел дождь. Мерзкий, серый дождь, сеявший непрерывно, накрывший все грязным покрывалом, промочивший насквозь и живых, и мертвых. И когда начался этот дождь, Морин заглянула в глаза Дэниелу и увидела то, чего страшилась. Она не раз уже видела это в глазах других детей, когда они теряли волю к жизни.

И что ей делать? Ничего. И все же Морин не могла сидеть просто так, не могла просто держать его за руку и ждать, когда он уйдет. Он последнее, что осталось у нее в этом мире. Поэтому она закутала мальчика в свою шаль и побежала под дождем к больнице. И там стала молить: впустите нас.