Человек за бортом - София Цой

хотя по его лицу я предполагала как минимум возраст Христа. Родился он 9 сентября – конечно, мужчина-Дева – в Российской империи, где-то под Санкт-Петербургом. Я попросила Найджела уточнить название этого места.

– Не думаю, что название тебе что-то даст. – Винсента присела на фортепианную банкетку. – Но на французский переводится как village des tsars[5].

– А как оно пишется по-русски? Для аутентичности было бы здорово написать русское название. Или «село царей» – это фигура речи?

– Нет, это императорская резиденция. Как Версаль, – пояснила Винни. – Может, в статье так и написать – «русский Версаль»? Чтобы было понятно.

Она хотела что-то добавить, но Освальд и Алексис зашипели друг на друга на диване. Винсента со вздохом отправилась их разнимать. Я послушно записала ее идею, однако это скорее добавило вопросов, чем разрешило их.

Валентин принадлежал к одной из тех капитанских семей, которые Найджел назвал «междинастийными». В роду французских Грантов было много видных политиков и судей, а фамилия Сириных представляла богатейший княжеский род Российской империи, приближенный ко двору, – отсюда и ключ к разгадке места его рождения. Многие русские генералы, тайные советники и министры носили фамилию Сирин.

– Все домыслы о якобы низком происхождении Валентина не выдерживают проверки фактами, которые попросту не афишируются.

– Но почему? То, что Валентин скрывает свое происхождение, должно иметь вескую причину. У вас есть предположения?

– Думаю, то, что после смерти родителей Валентин не получил наследства, его подкосило. Заставило чувствовать себя лишним – ну, или что-то такое.

– А почему он ничего не получил? Разве он не прямой и единственный наследник?

– Все верно, но все эти дома, квартиры, конюшни, картины и членство в различных клубах распределились между алчными родственниками. По обнародованному завещанию. Родители ничего ему не оставили.

– Ничего не оставили? Вы, должно быть, шутите?

– Валентин считает, что их убили, а завещание подделали. Мой дед – тогдашний президент Лиги – распорядился, чтобы Валу помогли финансово.

– Вопрос не по теме, но что значит «президент Лиги Компаса»? Келси сказал, что Элиот – сын президента. Теперь вы говорите, что ваш дедушка был президентом. Это глава общества?

– Да, президент клуба. Мы называем его Гранд-адмирал. Его советники имеют титулы Адмирала и Вице-адмирала, эти должности сейчас занимают отец Келси и отец Винсенты.

Пока я записывала «Гранд-адмирал» и набрасывала примерную схему иерархии Лиги Компаса, Найджел объяснял, что у их поколения Гранд-адмирал – это Ос, у отцов – Артур Ричмонд, а у их отцов – его дедушка Шарль Андре Жозеф Мари де Голль, но я с ноткой вины в голосе перебила его, предложив вернуться на прежний курс.

– Как же тогда Валентин посещал родовое поместье под Парижем в годовщину смерти родителей, если не владеет им?

– Это логичный вопрос, но на него есть логичный ответ. – Найджел щелкнул пальцами. – Об этом тоже позаботился мой дед. Он сделал так, чтобы квартира в Петербурге и поместье в Версале были возвращены Валентину.

– Расскажите, что это за поместье в Версале? Вы же имеете в виду, в «русском Версале»? – Я предположила, что речь о том самом доме в России, в котором Валентин родился.

– Нет-нет. В настоящем Версале. Ну, здесь. Рядом с версальской церковью Нотр-Дам.

Я усмехнулась, точно меня разыграли. Удивление лишило дара речи. Найджел это почувствовал и добавил:

– Валентин тяготится этим бесполезным богатством. Он предпочитает скромную жизнь, а от поместья и квартиры до сих пор не избавился только потому, что это память о родителях.

После этого Найджел рассказал немного о дружбе де Голлей и Грантов в кризисные времена – с 1880 по 1888 год, пока Валентин и Шарль, брат Найджела, не поступили в парижский филиал КИМО. Там Валентин учился на кафедре международной журналистики, затем продолжил обучение на кафедре философии и политологии. Он даже писал докторскую диссертацию, но, насколько я поняла, не защитился.

Факты биографии Валентина смешивались в неразборчивую массу, не составляли цельной картины. С каждым новым уточнением мои брови поднимались все выше и выше.

Как верно заметила Винни, газеты действительно показывали жизнь Валентина очень фрагментарно. Где-то тиражировалась ложная информация о его тюремном заключении в Сибири, где-то – об участии в студенческих кружках.

– Он присоединился к студенческой демонстрации в Петербурге, – пояснил Освальд. – Собравшиеся требовали предоставить университетам независимость. Это была мирная акция, так что речь не о радикальном движении, а о полицейском беспределе. Но сильнее всего Валентина интересовал еврейский вопрос. Как и в случае с его работой над делом Дрейфуса, он всегда был в центре событий: ездил на места, брал интервью, записывал свидетельства очевидцев.

Винсента подхватила с особым воодушевлением:

– А потом, Софи, он выходил на первую полосу с абсолютно разгромным репортажем. Его тексты обличали не только изъяны органов самоуправления, но и неприкрытую юдофобию царской власти. Валентин продолжал бесстрашно писать об этом, сталкиваясь с критикой даже единомышленников.

– А что насчет запретов и обысков? Это тоже выдумки?

– Запретили ему, насколько я помню, только одну вещь – посещать сиротский дом имени Рудольфа Штейнера, – сказала Винсента. – Валентин два года своей командировки в Петербурге посвятил работе с сиротами.

– Он работал в таком учреждении… потому что видел в них себя? Как вы думаете?

– Не думаю, что из-за этого, – произнес Освальд, и, судя по его нахмуренному лицу, в этот раз он был серьезен. – И, пожалуйста, ни в коем случае не называйте Валентина сиротой в статье.

– Почему? – Я обомлела. – Он ведь… ну… у него ведь нет…

Винсента закивала:

– Да, Софи, Ос прав. Валентин считает, что сироты – это дети, от которых отказались родители. А от него никто не отказывался – его родителей у него отобрали. В любом случае все эти ребятишки так и тянулись к Валентину: подростки считали его старшим братом, а те, кто помладше, называли папой.

Работая в сиротском доме, он продолжал публиковать репортажи, и на него донесли. Присылали письма с угрозами, которые затем сменились конвертами с обрывками одежды и прядями волос детей. Валентин тут же покинул приют. И вот… – Винсента затихла. – Просил меня или Освальда иногда ездить в Петербург и навещать этих малышей… Они восприняли его уход болезненно. Сказали, что он бросил их, как и все.

Лицо Освальда вновь помрачнело, и он тяжело вздохнул:

– Чтобы это опровергнуть, Валентин все равно приходил – под другими именами, в разных костюмах.

– Он даже побрился наголо, – добавила Винсента. – Фото из газеты примерно тех времен.

– Три года назад, да. Тогда он принес много игрушек, книг. Точно знал, что это будет в последний раз.

– По чьей-то команде туда нагрянула городская полиция. Ему грозили арестом, ссылаясь на нарушение предписания, хотя на самом деле просто хотели побольше денег.

– Все выглядит так, будто он кому-то перешел дорогу, – пробормотала я.

– Вполне возможно, – согласился Освальд. – Через неделю после этого Валентин был приглашен на семейную встречу, где праздновали день рождения императора. Он не поднял бокал за здоровье государя, и… к нему пришли с обыском. Все перерыли, изъяли несколько книг и рукописей.

– Его роман, – поправила Винсента.

– Точно. Так и не вернули.

Я уронила голову в ладони. На мгновение мне показалось, что ничего не получится. Чтобы собраться, я просмотрела свои заметки: прекрасная троица снабдила меня фактами, которые сплетались в паутину не хуже той, что вышла у проплаченной прессы, и почти на все было готово опровержение из первых уст. Непроясненными оставались только вопросы о французском гражданстве Валентина и его психологическом неблагополучии.

Иностранное гражданство теперь выглядело логичным объяснением столь пристального внимания полицейских органов на его родине. С ментальным состоянием было сложнее.

– После смерти родителей ему ставили ряд диагнозов: меланхолия, тревожность, неврастения, паранойя – обширная история болезни… Об этом лучше спросить Келси, – произнес Освальд. – Какое-то время он вообще не разговаривал, мы общались жестами. Но это всё последствия трагедии.

Вскоре все почувствовали усталость, и через полчаса мы попрощались. Винсента отправилась вниз проводить Найджела и Освальда, а я вышла в коридор – немного размяться после долгого сидения на месте. Под арочным сводом, между овальными