Ночи тайного агента - Георгий Иванович Киселев

— Мне постоянно напрашивается ответ: то был глас Божий, Он пытался навести порядок во Вселенной. Мы все тогда изрядно напортачили.

— Не думаю. Если это был Он, то Он, скорее всего, шутил, ведь как-то надо в одиночестве скрасить вечность, а подправить Мир Он мог бы и без театральных представлений. Хотя, кто знает?

Я собрался возразить, но зачесалось под мышкой, и я рефлекторно полез за «блохой».

Острожский прокомментировал собачье поведение сочувственным взглядом, в нем не проскальзывало и маленького намека похожего на Ионины подтрунивания, но я густо покраснел.

Готовое сорваться с языка противоречие провалилось куда-то очень глубоко в подсознание, так глубоко, что и не вспомнить. Скрывая свою оплошность, спросил первое, что выудил в этой огромной пустоте:

— Меня удивляет неразрывность личных ощущений путешественника во Времени. Века в воспоминаниях не смешались, а выстроились в хронологическом порядке моих перемещений. До прыжка в прошлое я не знал, что со мной там произойдет, а разве это не парадокс? В средние века не знал или не помнил того, что случилось или случится со мной за тысячелетия до этого. Я никогда не знал не прожитого своего прошлого или будущего. А, казалось бы, еще до нырка в прошлое я обязан помнить, что со мной там произошло? Ведь оно уже было?! Как это объяснить?

— А никак. Принимай как аксиому. Ты же не мучаешься от того, что вода мокрая или лед холодный.

— Естественно.

— Совсем не так. В загадках мокроты, холода, жары и иных ощущений кроется не меньше загадок и чудес. Даже есть люди, лишенные подобных ощущений. Мы просто-напросто привыкли к неразлучным с нами свойствам организма. А условностями восприятия событий, во время путешествий в веках, нас, по-видимому, наградил Творец, оградив нашу психику от перегрузок. Иначе мы бы просто свихнулись, как он. — Острожский кивнул в сторону стола и колдующих возле него врачей в проникающих в мозг шлемах.

А тут неожиданно захлопали в ладони студенты, стеклянная стена уползла под потолок.

«Неужели коррекция завершилась?»

Врачи снимали шлемы, нечто снисходительно-поучающее отвечали обступившим их восторженным студентам.

А Муравьев, словно во сне, пытался отделить реальность от видений щипанием своей ляжки. Но легкая боль не смогла убедить его.

«Какой жуткий сон?» — недоумевал он, тщетно пытаясь проснуться, но еще никому не удавалось избавиться от сновидений наяву.

«Сначала кошмарные приключения в сумасшедшем доме, потом бега в веках. А я, словно монстр, все и всех крушу на пути к власти. А сейчас я голый, ну чем не рождественская утка на столе. А все вокруг чего-то веселятся. Кошмар! Дурдом! Если бы не сон, так сгорел бы со стыда! Не сон, а белиберда. Собрались счастливые бездельники у стола, словно голодная свора надеется меня съесть. Вот один уже руку протянул за вкусненьким угощением…»

— Здравствуйте, — протянул руку главврач.

«Так он же из моего сна в психушке. Поздороваться? Невежливо молчать, хотя, во сне никто мне не указ».

Муравьев рефлекторно пожал руку, рассердился за свое слабохарактерное поведение на поводке у сна, и принципиально не проронил слов приветствия.

Главврач, не выпуская руку Муравьева, прокомментировал его поведение:

— Он еще не способен адекватно воспринимать реальность, но вот-вот реакции пациента войдут в норму.

— Привет, — услышала скорректированная личность еще один голос у левого уха. Это Острожский попытался подкрепить приветствие рукопожатием, но в руку Муравьева клещами вцепился главврач. Протянутая ладонь недолго зависла и вернулась в исходное положение ни с чем.

Пиотух после неудачного опыта начальника рискнул обойтись одним кивком голому профессору.

«Острожский, Пиотух, — продолжал узнавать окружающих больной. — А вот и психиатры. Неужели я их знал в реальности? Это не сон?! Я — псих?!»

— Как себя чувствуете? — мило улыбнулась больному профессору Иона.

Бледное тело мгновенно покраснело от головы до пяток, а руки прикрыли интимное место. Наконец Муравьев проснулся.

— Оставьте меня одного. Прошу, принесите одежду.

— Да, конечно, — поддержал Муравьева главврач, предлагая жестом руки всех покинуть помещение.

22. Консилиум.

В прошлый раз мне не удалось поговорить с Ионой. Я скучал по ней, пусть почти не знал прекрасную Иону. Вернее, знал, но ее электронного двойника. Несомненно, общение с кольцом-Ионой наложило отпечаток на мою психику. Ведь у нас происходило не просто общение. Электронная Иона оказалась строптивой, но несомненной частью моего «Я». А сейчас кольцо хранится в арсенале лаборатории. С оружием в мирное время не гуляют. Еще меня отстранили на время от экспедиций в прошлое, пока комиссия разбирается в моих грехах и доблестях.

Вот и глядел заворожено на не электронное воплощение своей, так сказать половинки, и не знал, как к ней подступиться. В отличие от электронного прототипа здесь как раз было к чему подступиться. Любуясь сексуально совершенной оболочкой своей сданной в арсенал эфемерной половинки, я вновь ощутил свою цельность. Иона — рядом, псиная составляющая — при мне, и я к ним не только привык, но в некотором смысле сумел полюбить.

Иона, грациозно покачивая бедрами, подошла ко мне. От вдоха, казалось, ее белый халатик треснет под давлением двух совершенных по форме округлостей. У меня даже в голове помутилось от разыгравшегося воображения увидеть идеальную красоту. Но напрасно надеялся, она выдохнула — ткань халата выдержала прекрасный напор. Ее глаза парализовали, а губы шевелились в ворожбе.

«О, она мне что-то говорит?!»

— А вы как думаете? — услышал конец вопроса.

Раньше мне помогло бы выкрутиться колечко. Сейчас пришлось отдуваться самому.

Иона, кокетливо склонив голову набок, сверлила меня озорным взором, ожидая ответа. Она и электронная надо мной подтрунивала и сейчас посадила в «лужу». Не могла, что ли, спросить Острожского? Он все-таки компетентнее, профессор.

— Я не психиатр, вам виднее, — брякнул первое пришедшее в голову, но, если судить по ее недоуменному взгляду, то сильно промахнулся.

— Видите ли, — пришел на помощь Острожский. — Ступить дважды в прошлое невозможно. Мы не способны еще раз попасть в былое и стереть все, что натворил ваш пациент. Лучше вы постарайтесь стереть лишнее из его памяти.

— Мы поработали на славу, вы поверьте, вынужденно оставили в воспоминаниях Муравьева минимум необходимого, но кое-что весьма цепко ухватилось за его личность. Я подумала, что, изменив прошлое, вы заставите само прошлое менять память людей. Ведь они не смогут вспомнить то чего уже, с вашей помощью, не было. Как хорошо убрать таким методом из памяти лишнее, не травмируя грубым вмешательством в отдельные участки мозга больного. Согласитесь, нельзя помнить то, чего нет, чего никогда не было.

— Вы ошибаетесь.