Именем Республики - Григорий Фёдорович Боровиков

— Понятно. А теперь куда шагаешь?

— Отдохну у тебя дня три-четыре да и пойду на Каму-реку. Там, говорят, места привольные. Посмотрю божий свет.

На Каму Судаков не собирался. Узнав, что по всему езду на больших дорогах, на постоялых дворах проверяют проезжих и прохожих, он решил, что лучше всего скрыться вблизи Успенского, где уже перестали искать убийцу. Отсидеться в укромном месте, переждать, а потом перейти в другой уезд, к своим единомышленникам, и продолжать борьбу против Советской власти.

Была еще одна причина, по которой Судаков решил задержаться вблизи Успенского. Ему не давали покоя церковные ценности, утаенные успенским попом. Дознаться, где они, и забрать их — вот о чем мечтал Судаков.

— На Каму-реку подамся, — повторил он. — Слышишь, Гаврила. Пойдем со мной.

— Далеко очень. Верст двести наберется, — ответил Гаврила, повернулся на бок и захрапел.

Ночлег в лесу

Солнечные лучи проникали через густые ветви, бросали на стволы деревьев и траву светлые, веселые пятна. Неподвижно стояли сосны и ели, только осины иногда вздрагивали круглыми листьями. Где-то тоскливо куковала кукушка.

— Кукушка, кукушка, — проговорил Яшка, — скажи, сколько лет мне жить?

Напряженно вытянув шеи, раскрыв рты, ребята замерли.

Птица умолкла.

— Это все неправда, — заявил Пантушка, — одни выдумки.

— А может, правда? Ты почем знаешь, — возразил Яшка. — Бабка Анна сказывала, сбывалось предсказание кукушки. Она вещунья, кукушка-то.

— Много знает твоя бабка Анна! — пренебрежительно сказал Пантушка. — Стародубцев говорит, в приметы верят одни только старухи.

— А ты не веришь? Не веришь? — быстро и горячо произнес Яшка с явным желанием уязвить товарища.

— Не знаю, — неуверенно ответил Пантушка.

— То-то! — торжествующе воскликнул Яшка и посмотрел на Пантушку взглядом победителя.

— Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку! — раздалось под деревьями где-то совсем близко.

— Слышал? Три раза. Значит, жить тебе три года.

— Только? — грустно произнес Яшка. — Так мало!

— Кукушка предсказала.

— Это она не мне. Если бы сразу, как я спросил... а то времени-то сколько прошло.

Они шли по тропинке вдоль реки. Над головами нависали ветви с густой листвой. Над травой гудели пчелы, порхали бабочки, стрекотали невидимые кузнечики.

Ребятам не удалось выйти из дома с утра, и теперь они торопились, чтобы засветло добраться до каменоломен, переночевать возле них и с раннего утра отправиться в подземелье на поиски драгоценностей.

— А донесем мы? — неожиданно спросил Яшка. — Или на помощь надо звать?

— Донесем! — уверенно ответил Пантушка. — Ты полпуда унесешь? Ну, вот. Я пуд унесу.

— А может, там золота-то пудов пять!

— Пя-я-ать, — протянул Пантушка задумчиво и про себя подсчитал. — Пять пудов не донесем... А мы за два раза...

— Верно! — подхватил Яшка.

Они подошли к небольшому, со всех сторон окруженному лесом озеру. Один берег был крутым, похожим на каравай хлеба с обрезанной краюшкой. Вода у этого берега темная, с зеленым отливом.

— Вот тут мы и переночуем, — предложил Пантушка, показывая на высокий берег.

Яшка не возражал.

На мягкой густой траве они постелили старые отцовские кожухи, натаскали хвороста для костра и уселись ужинать. Пантушке мать дала пригоршню толокна, краюху черного сырого хлеба с примесью древесной коры. У Яшки был такой же хлеб, бутылка молока, несколько вареных картофелин.

Ели каждый свое. Бывало, до голодной поры, на рыбалке или в ночном ребята делились едой, все ели сообща. Трудное голодное время приучило их, как и взрослых, думать в первую очередь о своем желудке.

Пантушка ел быстро, подбирая каждую крошку, старательно двигал челюстями. Толокно он не трогал, зная, что оно не испортится ни от жары, ни от сырости и что его можно будет съесть в самую последнюю очередь. Кусок хлеба только раздразнил аппетит. Но, примерившись к запасам продуктов, Пантушка решил больше не есть: скоро спать, а во сне голода не чувствуешь.

Яшка съел добрую половину продуктов, на секунду задумался, разглядывая на свет бутылку, потом допил молоко.

— А то прокиснет, — пояснил он.

Теперь, когда ребята были на месте, время тянулось медленно. Солнце, казалось, остановилось и не хотело закатываться за далекий край земли. Небо было по-прежнему светлым. А ребятам хотелось, чтобы скорее наступила и прошла ночь. Они искупались в озере, наловили окуней и пекли их над костром, насаживая на прутики.

На развалине сосны увидели гнездо, Яшка осмотрел его.

— Коршуново, — сообщил он, слезая и зализывая ссадины на руках. — Пустое, яиц нет.

Появились комары, и ребята разожгли большой дымный костер.

Наступил, наконец, вечер, и в лесу потемнело. Донесся колокольный звон. Редкие удары колокола наполняли воздух гулом.

— У нас в церкви к вечерне звонят, — сказал Яшка.

— Это в монастыре. Не слышишь разве, как гудит? У нас такого колокола нет. В монастырском колоколе много серебра, а в нашем меньше, — важно рассуждал Пантушка. — У нас народ бедный, и звон у нас не тот. Мне тятенька говорил, в монастырь богатые купцы много денег жертвовали.

— Дураки! — лихо произнес Яшка. — Лучше бы проели, конфет накупили бы, лампасеи, помадки.

— Сам ты дурак! — незлобиво ответил Пантушка. — У купцов, думаешь, конфет не хватало?.. Кабы не так!.. А жертвовали за грехи. Богатство-то только через грехи приваливало. Вот и жертвовали, а монахи молились за купцов, у бога прощения просили.

Пантушка бросил в костер сук, посмотрел, как выпорхнули и погасли на лету искры.

— Богатеи не дураки, а хитрющие, — заключил он.

— А зачем попы и монахи длинные волосы носят?

— Не знаю. Надо у отца Павла спросить.

Вспомнив про священника, они невольно перешли к разговору о последних событиях в селе и о ценностях, которые пришли искать.

— Бабка Анна рассказывала, — торжественно говорил Яшка, — клады заговаривают. Заговоренный клад нипочем в руки не дастся.

— Да ну тебя с твоей бабкой! — не стерпел Пантушка.

— А что? Обернется в глину — и все. А сними заговор — глина опять золотом станет.

— Если бы так, из глины бы горы золота наделали, — возразил Пантушка.

— Не каждый согласится. Ведь надо душу дьяволу отдать. Без него не сделаешь.

— Я бы отдал душу дьяволу.

— Что ты! — Яшка перекрестился. — Зачем так говоришь? К ночи-то...

Пантушка уже