Спаситель Петрограда - Алексей Лукьянов

С мышлением же и принятием решений у Тульского все было, напротив, очень хорошо. Настолько хорошо, что сын миллионера приумножил состояние батюшки и подался в политику, где очень неплохо себя чувствовал, сделав ставку на монархическое движение.

Партия, которую возглавлял сейчас Владимир Владимирович, была самой многочисленной и сильной в Думе, хотя с недавних пор левые чересчур ополчились против существующего государственного уклада и их блок «Свободная Россия» уже мог кое в чем соперничать с «монархами».

Сие, впрочем, не столь огорчало Тульского. Больше его беспокоил Вадим Вадимович Распутин. Два лидера и два чуть ли не самые богатые человека России (если не считать Зураба Церетели и Аллы Пугачевой) были совершенными противоположностями. Если Тульский был суровым, расчетливым и неторопливым дельцом, то Распутин — дворянином-полукровкой, и с его яростным и извилистым умом Россию могли ожидать большие потрясения.

Ситуация в стране, конечно, критическая, думал Тульский: власть рассредоточена настолько, что пойди ее, консолидируй. Судебная, исполнительная, законодательная, в которой полный кавардак — как лебедь, рак и щука, честное благородное. Власть — она на то и власть, чтобы ей владеть. А владеть властью должен монарх, один человек, у которого в голове разброда нет, который знает, что делать.

Ну ничего. Последний законопроект, который Тульский разрабатывал самостоятельно к весенней сессии Думы, расставит все по своим местам. Лишь бы Распутин никакого фокуса не отмочил. Очень уж непредсказуемый.

Вадим Вадимович Распутин и в самом деле был весьма энергичным и жадным до работы человеком. Человеком новой формации, как любил он повторять. В его лице Тульский заполучил достойного противника.

Распутин не ждал, он предпочитал действовать, а для того, чтобы действие было не наобум, а исполненным смысла и пользы, требовалась информация. Источников всевозможных сведений у Распутина было исключительно много, и это позволяло ему не зависеть от обстоятельств, а даже наоборот управлять ими.

Единственным источником, из которого Вадим Вадимович не получал до недавних пор никакой полезной информации, был Зимний дворец.

Казалось бы, чего проще: вроде все открыто. Ан нет, господа из Девятого отделения, ведающие охраной Его Императорского Величества, — хотя, между нами, какое уж там величество?.. — ничего, кроме официальных хроник и заявлений, не выпускали за пределы дворцовых стен. Даже личная жизнь царской семьи строжайше секретилась.

Этой таинственности не терпел Вадим Вадимович, полагая, что в знании сила, а всеобщая информированность — залог развития и процветания государства. Именно Распутин настоял на учреждении во всех министерствах и ведомствах империи пресс-служб, обязанных чуть ли не ежемесячно на своих сайтах вывешивать отчет о проделанной работе, новых целях и задачах, стоящих перед тем или иным государственным учреждением.

Когда информация о том, что происходит во дворце, наконец просочилась, Вадим Вадимович понял, что даже этих крупиц достаточно, чтобы переломить хребет и Тульскому, и даже самой истории.

Филарет Ильич, человек в политических интригах неискушенный, был готов сделать отчаянный шаг и сокрушить все, ради чего он воспитывал сына.

Ради его же блага.

Какого черта эта глупая баба приперлась к нему и стала тыкать под нос свои семейные фотографии? Ее подослали, или она сама о чем-то начала догадываться?

Ничего… ничего… Ване еще восемь, но думает он уже своей головой, и это добрый знак. Он уже начинает мыслить, как будущий государь. Значит, все не зря. Все эти десятилетия не могут пройти даром, и если до сих пор ничего не получалось, то нынче — Филарет Ильич решил, что уже послезавтра, получится обязательно. И случится это там, где Иван находиться имеет полное право. Там, наверное, и нужно будет ему все объяснить. Он должен понять.

Инженер Васильчиков тяжело вздохнул.

Действительно, нелегко будет взвалить на ребенка такую ношу. Однако иного выхода не было. К тому же, как чувствовал Филарет Ильич, государство начало ворочаться, будто пробуждаясь, будто чувствуя, что государь возвращается.

За это и жизни не жаль. Ни своей, ни тем более — чужой. Ничего личного, правильно поет Шепчук — все тебе, моя Россия.

А Шепчук между тем чувствовал себя чуть ли не государственным преступником, потому что собирался выступить против жандармского произвола по центральному телевидению.

Он давным-давно отбрыкивался от журналистов, приглашавших его на различные передачи общественно-политической направленности. Но недавняя беседа с тупым солдафоном из жандармерии убедила Георгия окончательно: России грозит опасность стать полицейским государством. Все либеральные законы не стоят выеденного яйца, когда к тебе может подойти человек в погонах, скрытых под пиджаком или косухой, и сказать, что делать чего-то нельзя, потому что это что-то якобы мешает работать органам государственной безопасности. Поэтому, когда его попросили принять участие в прямом эфире какого-то молодежного дискуссионного клуба, он согласился.

А вот теперь, сидя в лучах софитов, горько сожалел об этом. Шепчук чувствовал себя двусмысленно. С одной стороны, он ничего не обещал этому жандарму, с другой — тот не требовал никаких обещаний, просто попросил посидеть тихо какое-то время… и выразил надежду на порядочность Георгия. И с минуты на минуту тот собирался эту надежду убить.

— …Господин Шепчук, — подскочил к нему ведущий, — а как вы думаете: в должной ли степени в России соблюдаются все права и свободы личности?

Ювенальевич с неизбывной тоской посмотрел на ведущего, а потом вырвал у него микрофон и заявил:

— Вот что, ребята: все, что вы тут городите — ерунда, на мой взгляд. А пришел я на вашу передачу с одной-единственной целью. Седьмого числа возле «Сайгона» была стычка с уродами из «черной сотни». Там парень один был, который первым дал отпор нацистам. Его зовут Юра Возницкий. Так вот. Юра, если ты меня сейчас видишь, выйди со мной на связь, позвони своей маме, у нее есть мой телефон. Я жду. Спасибо за внимание.

Он вернул микрофон обалдевшему телевизионщику и под нестройные аплодисменты покинул студию.

Двадцать пятое января

Поручик Голицын вышел из-под ареста немного позже, чем рассчитывал. Мало того, его ждал еще один неприятный сюрприз — приказ об отставке, и первое, что ему пришлось сделать, выйдя на свет Божий, — дать подписку о неразглашении оперативной и прочей служебной информации.

Вроде бы всего и делов-то — чиркнул в нужной графе пером, перекрестился, что легко отделался, и иди восвояси. Только ставить свою закорючку Валера Голицын — простой уже гражданин, не поручик — не торопился.

Не из страха проболтаться, отнюдь.

Просто он уже проболтался.

Валера не был предателем, не был беспринципной продажной тварью, не был шпионом… Ему никто не угрожал, ничего не сулил.

Просто поручик держал нос по ветру — и всё.