Франц Кафка не желает умирать - Лоран Сексик

Оттла поднимает голову – с таким видом, будто ее ударили по голове. Как бы ей хотелось отмотать время назад, вернуться в то ноябрьское утро и ждать, когда придет брат, а не телеграмма от него, как сегодня. Ей хотелось, чтобы прямо сейчас, в июне, с неба повалил снег, чтобы отворилась дверь, чтобы он переступил порог, подставил ей щеку, а она поцеловала бы его раз, другой, покрыла поцелуями все лицо, схватила за плечи и с силой прижала к груди. Но время вспять не повернуть. И ошибки прошлого не наверстать тоже. В тиши этого дня вокруг царит пустота. И хотя ноябрьский снег давным-давно прекратился, в ее окоченевшей душе по-прежнему свирепствует ледяной ветер. Она страшится, что ничто на свете уже не приведет Франца к их двери.

Надо сходить немного проветриться, иначе можно сойти с ума, наворачивая круги в их семейной квартире. В гостиной звонит телефон. Она вскакивает на ноги, пулей вылетает из комнаты, несется по коридору, но, подбежав к двери, видит, что отец уже снял трубку.

– Да, Роберт, – говорит он, а потом долго молчит, вслушиваясь в слова на том конце провода.

Но уже через несколько секунд совершенно меняется в лице. Потом наконец спрашивает с дрожью в голосе:

– Прошу прощения, Роберт, но я не понимаю, что вы хотите этим сказать. Что означает ваша фраза «Мы сделали все, что было в наших силах»?

4 июня 1924 года

Роберт

По дороге безжалостно лупит дождь. Июньский ливень заливает улицы мелькающих за окном деревень и без конца барабанит по крыше машины. После отъезда из санатория он не обмолвился с пассажиркой ни словом. Боится, что даже от малейшего звука, слетевшего с его губ, рассыплется образ человека, которого накануне забрала смерть. Этого великого призрака, одновременно связывающего и разделяющего их, они нежно любят – он как брат, она как возлюбленная, напрочь потерявшая голову в пылу чувств. Из боязни не выдержать взгляд Доры он не осмеливается посмотреть на нее.

Только что произошло нечто очень важное, но смутное и до конца еще не осознанное. Некое событие, масштаб которого он еще не может оценить, хотя и чувствует, что в нем без остатка растворится вся его молодость, да и ее тоже. В это мгновение он никак не может дать определение этому явлению, которое потом назовет холодным словом «смерть». Пока же Франц для него все еще жив, а его тело все так же пылает жаром, как вчера в этот самый час. Для них жизнь остановилась в тот самый миг, когда у него перестало биться сердце.

С момента отъезда Дора ни разу не открыла глаз. Ее цельнокроенное платье выставляет на всеобщее обозрение плечи. На шее красный платок. Несмотря на тяжкое испытание, выпавшее ей накануне, на ее лице сохраняется выражение простодушия, знакомое ему с самой первой их встречи в Берлине, когда Франц познакомил его с той, с кем впоследствии разделил свою жизнь. Уже тогда эта наивность очаровала его своим шармом. Печать какой-то дикой радости и победоносный вид на лике молодой женщины покорили его в мгновение ока. А ведь прошло всего полгода, хотя ему кажется, что с того вечера в донельзя прокуренном кафе «Йости» миновало сто лет. Может, эти беззаботные дни ему приснились? Может, безоблачное счастье, когда они втроем – Дора, Франц и он – гуляли по Александерплац, только привиделось?

Дождь прекратился. Над асфальтом дороги плотным перламутровым ковром стелется туман. Шины на поворотах визжат так, что он боится, как бы «Воксхолл» не занесло. Доктор Хоффман дал ему ключи от машины, припаркованной рядом с другими у входа в санаторий, заверив, что мощности двигателя с лихвой хватит для того, чтобы в кратчайший срок доставить их до места назначения.

А если бы мы поехали не в Прагу, а в Венецию? Он представляет себя на корме небольшого, резвого моторного катерка из тех, на которых по лагуне катаются наследники крупных состояний. Они с Дорой стоят, взявшись за руки, и любуются виднеющимся вдали городом, хмельные острыми ароматами морского воздуха. Вот он протягивает руку и показывает ей на Дворец Дожей и площадь Святого Марка. Но уже в следующее мгновение судорожный всхлип, сотрясающий во сне молодую женщину, возвращает его к реальности.

На него навалилось чувство страшной подавленности, какой он не знал уже несколько месяцев. До этого все его мысли занимала борьба, которую он вел за спасение друга, вдохновляя на действия и поступки. Миссия, которую он сам себе определил, не допускала ни малейших приступов слабости, требовала сосредоточить все силы, позабыть о боли, сожалениях и тоске. «Вы сражаетесь с врагом гораздо сильнее вас», – встревожился Хоффман, составив полную картину пораженных органов. Но он никого не слушал и безрассудно делал свое дело, вразрез со всеми основами, которым его учили на факультете, но вместе с тем и во имя этих самых основ. «Напрасный труд! – продолжал Хоффман. – Не мешайте ему, пусть упокоится с миром, а вы берите Дору и уезжайте! От всего этого в конечном счете можно сойти с ума».

Может, на каком-то жизненном этапе идеи начинающего врача под властью всемогущего знания и неодолимой силы идеалов возраста подталкивают его к мысли, что ему позволено попрать силы природы, и только после долгих лет практики он набирается ума, склоняется перед неумолимым роком и называет опытом то, что в действительности лишь является слабостью в виде отказа от дальнейших попыток?

В конце концов он уступил мольбам и с болью в сердце ввел последнюю дозу морфина.

И в тот самый момент, когда медленно надавил на поршень шприца, Кафка прошептал:

– Да, так хорошо, но… больше, больше, вы же сами видите, что не действует.

Он сделал, как его попросили.

– Не уходите… – взмолился друг.

– Я не ухожу, – попытался успокоить его Роберт.

– Нет, я сам с вами расстаюсь, – едва слышно промолвил Кафка и закрыл глаза.

Через несколько минут распахнулась дверь. В палату вбежала Дора. В руке у нее красовался принесенный из деревни букет цветов. Машинальным движением она поднесла его под нос возлюбленному, будто уверовав, что их аромат придаст ему сил. И невероятное действительно случилось, прямо у Роберта на глазах произошло настоящее чудо: от прикосновения цветов больной приоткрыл веки и в последний раз посмотрел на Дору.

Франц Кафка угас.

«Убейте меня, иначе вы убийца!» Неужели ему когда-нибудь удастся забыть, как он давил на поршень шприца, якобы стараясь избавить друга от боли, но в действительности лишь подталкивая его к грани