И горы смотрят сверху - Майя Гельфанд

На слух я никак не могла разобрать слов. Что-то на идиш, наверное. Я остановилась так, чтобы старуха меня не заметила, и слушала ее пение. Пела она от души. Чуть фальшиво, простодушно преувеличивая свои вокальные данные, голос иногда срывался на старческое дребезжание. Но она пела! Это было глубокое, искреннее, настоящее пение. Я не понимала слов, но угадывала смысл. Она пела о любви, о разлуке, о тоске и печали. От этого пения, исходящего из самых недр ее души, безыскусного, но такого честного, у меня мурашки пошли по коже. Я стояла и слушала, пока она не закончила петь.

Наконец я приблизилась к ней и поставила поднос на бамбуковый столик.

– Почему так долго? – спросила она недовольным голосом.

– Я слышала, как вы поете.

– А, это… – Она рассеянно уставилась в одну точку. – Я всегда хотела петь. Но… Жизнь сложилась иначе…

* * *

…Теперь Ханоху нужно было работать с утроенной силой, чтобы купить новый дом взамен старого. В самом центре рынка, там, где собиралось всегда больше всего народу, напротив мясной лавки, открыл он свою сапожную мастерскую. Собственно, это была маленькая деревянная будка, ее легко можно было разобрать так, чтобы в случае необходимости перевезти на другое место. Крошечная – шесть метров площади, – она вмещала в себя и служебное помещение, и склад, и рабочий кабинет. Ханох сидел на маленьком стульчике, поставив перед собой лапку – специальное приспособление, на котором ремонтировал обувь. Лапка эта была чрезвычайно удобной: из тяжелого чугуна, устойчивая, как раз того размера, что нужно, со съемной стопой и хорошим, в меру широким, каблуком. Он ставил на лапку нужный башмак и начинал обчищать его со всех сторон. Где надо – новую подкладку пришьет, где требуется – набойку подправит, а где и носок подрежет. Чтобы клиент доволен был, славу о нем добрую пустил да назад вернулся. У него и инструмент подходящий имелся: бесчисленные плоскогубцы, щипчики и шила разных диаметров, специальные молотки, ножи и пилы. Но были, конечно, и любимые инструменты. Самым приятным в работе был красивый большой молоток: широкий круглый набалдашник с одной стороны, со специальным, чтобы подошву прикрепить, красивым изгибом, будто девичья бровь, переходил в другой конец – тонкий, острый, чтобы подобраться к таким потаенным местам, за каблуком или внутри башмака, куда ни один другой не пролезет. Тут еще нужно ударить правильно, сапожное мастерство ведь непростая штука. Ударить надо быстро, наотмашь, без размаха. Гвозди-то деревянные, из бука сделанные, такой гвоздь неумелому сломать – раз плюнуть. А мастер знает, как ударить надо, как прицелиться точно, как замахнуться – и тогда гвоздь мягко, как в масло, входит в кожу и сидит там, не шелохнувшись, смирно, крепко.

Еще у него есть любимый нож – огромный тесак с вывернутой ручкой. Он очень острый, и лезвие у него широкое, удобное. Им он режет кожу для подошвы. Как правило, кожа эта грубая, свиная или козлиная, шершавая и дурно пахнущая. Нож идет тяжело, приходится прилагать немало усилий, чтобы вырезать точно по башмаку.

Работа тяжелая. Нужно вручную подошву прошивать, ведь клей – штука крепкая, но ненадежная. Делают его так: в крутой кипяток добавляют муку и немного смолы. Все тщательно перемешивают, доводя до кипения, а потом варят минут этак еще пятнадцать-двадцать. Тут надо вовремя успеть использовать клей, пока смола не затвердела. Но для верности Ханох еще проводит пару строчек шилом с толстой нитью – так, чтоб уж намертво.

А вообще, он работу свою любит. Мысль улетает куда-то вдаль, пока сидит он в своей крошечной каморке, она гуляет, как невеста перед свадьбой, мечтает. Ему никогда не скучно работать – всегда придумает он себе что-то интересное и так увлекается, что не замечает, как день проходит. А за ним другой наступает – работу делать да мысли думать.

Однажды зашел к нему в каморку купец знакомый по фамилии Селиванов. Маленький, короткопалый, с бородкой стриженой и носом-картошкой. Глазки прищуренные, будто смеется вечно.

– Ой, Ханох! – обрадовался Селиванов. – А вот ты мне как раз и по надобности. Приходи ко мне вечерком, о деле потолкуем.

Ханох собрался, как полагается: кафтан субботний надел, с лампасами, на шею модный шарф повязал – единственное отступление от правил, которое он позволял себе, шляпу надел, бороду пригладил и пошел. Когда он появился в доме у Селивановых, семейство как раз обедало. Лакей доложил о его прибытии, хозяин просил к себе. Когда Ханох вошел в столовую, он увидел такую картину: за столом сидел сам купец, напомаженный и надушенный, как жених на свадьбе; рядом восседала толстая и мрачная его супруга; тут же, рядом, сидела курносая девица лет пятнадцати, на удивление похожая на мать суровым видом и тупым выражением лица.

– А, Ханох, дорогой! – радостно заорал Селиванов. – А мы тут кушаем, – зачем-то пояснил он, утирая пальцами жирный рот, – ты подожди, я мигом буду.

Ханоху такой прием не понравился, но виду он не подал. Уселся в узком темном коридорчике без окон, на небольшой диванчик и принялся ждать.

Селиванов появился минут через сорок. Он плотно пообедал свининкой с печеной картошечкой, запил все кофеем со сливками, закусил сдобной булкой, выкурил сигарку для улучшения пищеварения и лишь после того вышел к ожидавшему его гостю.

– Вот и славненько, теперь можно о деле потолковать, – сообщил он, – у меня вот какое к тебе предложение: мне человек нужен, толковый, с хваткой, чтобы поручения разные выполнять – то за товаром съездить, то дела всякие денежного свойства решать… Вот ты мне как раз подходишь. Ты человек немолодой, воровать тебе нечего. Да и репутация у тебя хорошая, знают тебя в городе. А платить я буду хорошо, за этим не станет.

– А что делать нужно?

– Ну вот, например, в город соседний съездить, с местными потолковать, цену хорошую на товар выбить. А иногда, – купец Селиванов интимно приблизился к Ханоху, – и дела сердечные утрясти. Ну, ты меня понимаешь, там, номера снять для особы секретной или там фельдшерицу устроить…

Ханох подумал чуток и ответил:

– Знаете что. Пока вы тут кушали, я из вашей кухни запахи нюхал. И что-то так у меня желудок прихватило. У вас нужник где?

– Там, – опешил Селиванов, показывая пухлой ручкой.

– Я туда, пожалуй, загляну. Предложение ваше обдумаю.

Больше Ханох в дом к Селиванову не возвращался. А детям всегда говорил: «Прежде чем пойти в гости, надо обязательно покушать». И еще: «Если хозяин не приглашает гостя за стол – никогда не имейте с ним дел».

Но предложение купца показалось ему интересным. И Ханох не был бы самим собой, то есть рисковым и любопытным человеком, если бы долго усидел на месте. Вскоре начал он ездить в Китай, Бухару и Сибирь – кожу хорошую подкупить, инструмент добротный присмотреть, идеи новые подхватить… Купцы-кожевенники брали его в попутчики с удовольствием и деньги ему доверяли, знали, он не подведет и не обманет. Сначала опасались, конечно, мол, еврей все-таки. А потом присмотрелись, полюбили, зауважали.

Он прекрасно разбирался в своем деле. Хорошая кожа должна быть мягкой, податливой, как лепесток розы. Она должна быть упругой, тянуться в меру, принимать форму ноги. Хорошей кожей считалась бычья и коровья, она шла на добротную обувь; хуже – козлиная и баранья, из нее делали сумки, подкладки, ею обивали мебель, а самой лучшей – кожа ягнячья, совсем нежная и тонкая, из которой опытные сапожники мастерили дорогую, изысканную обувь.